Причинами арестов, которые мелкой гребенкой продолжали прочесывать население Севера, могли являться материалы белой прессы, где упоминались имена бывших белых военных и чиновников, земцев и кооператоров, а также попавшие в руки ЧК архивы белых учреждений. Судя по следственным делам ЧК, основанием для преследований порой являлись «сигналы снизу»[966]. Например, красноармеец И. Белолобов, вернувшийся в июле 1920 г. домой в деревню Перхачевскую Лисестровской волости, настрочил донос на односельчанина Гордея Мосеева, председателя сельсовета и кандидата в члены РКП(б). В прошлом Мосеев возглавлял волостную земскую управу и организовал крестьянский отряд в момент белого переворота. Белолобов был поражен, что «такой самый вредный элемент для советской власти находится на воле и замазывает свою противную морду», и просил принять «ответствующие меры»[967]. Мосеев был арестован и вскоре расстрелян. Три других красноармейца требовали арестовать земских руководителей Ростовской волости Шенкурского уезда. Один из них возмущенно писал, что земский председатель Алексей Сакин лишил семьи красноармейцев белого «продовольственного пайка, пособий, меня и мою семью вычеркнув из членов нашего общества»[968]. Земцами немедленно занялась ЧК.

Газетная заметка или личное заявление нередко были достаточным основанием для вынесения смертного приговора. Допросы самих обвиняемых были поверхностны и порой вообще считались излишними. Как просил уездный представитель губчека, направивший в Архангельск десятерых крестьян – участников Церковнического белого партизанского отряда, «нажмите все силы на них, потому что не показывают то что надо». Со своей стороны, он замечал, что «раз такие преступники, с ними не стоит долго говорить»[969].

В заключение нередко попадали люди, уже отбывшие наказание за сотрудничество с белыми и успевшие увериться в том, что худшее позади. Так, отработав свой срок в лагерях принудительных работ, Чудинов и Мефодиев вскоре после освобождения вновь оказались под арестом. Арестован был и заведующий отделом губпродкоммуны бывший белый судья Н.И. Стратилатов, также уже отбывший наказание. Находясь за решеткой, он возмущенно писал в высшие инстанции, что ни одна власть не может наказывать дважды за одно и то же преступление. Однако его повторный арест закончился расстрелом[970]. Вернувшиеся из Норвегии эвакуированные белые чиновники, заявлявшие о готовности служить стране и власти в качестве специалистов, были схвачены прямо на корабле и вскоре расстреляны по обвинению в «бегстве за границу со штабом генерала Миллера»[971]. И даже те, кто, подобно руководителю Шенкурских партизан Максиму Ракитину, согласился в обмен на обещание жизни и свободы открыто признать борьбу за белых «роковой и горькой ошибкой» и призвать бывшихсторонников последовать своему примеру, не избежали расстрела[972].

Раз попавшего в руки ЧК часто не могли освободить ни сочувственные приговоры сельских обществ, ни ходатайства подчиненных[973]. Даже просьбы руководителей советских учреждений вернуть им ценных технических сотрудников оставались без ответа. В частности, военного топографа Евгения Стапельфельда пытались отспорить друг у друга сразу три советских учреждения – топографический отдел военкома, начальник морских сил Северного моря и начальник гидрографической экспедиции. Тем не менее ценный специалист Стапельфельд был расстрелян ЧК в ноябре 1920 г.[974] Такая же судьба постигла бывшего лесопромышленника Константина Башмакова, одного из организаторов Онежского народного ополчения. Ему не помогло заступничество Архангельского гублескома, с которым Башмаков сотрудничал, содействуя запуску лесозаводов губернии[975]. Несмотря на жалобы советских учреждений на нехватку опытных специалистов, Архангельская ЧК настаивала на более глубокой «чистке» советских органов. В августе 1920 г. председатель комиссии Тимофей Смирнов указывал, что бывшие белые офицеры и чиновники, теперь служащие в советских учреждениях, уже успели между собой связаться, и требовал их немедленного «изъятия»[976]. Среди расстрелянных и первых заключенных советских лагерей наряду с белыми офицерами, партизанами и чиновниками были и обычные крестьяне, обвиненные в распространении «ложных слухов» и «агитации против советской власти»[977].

Волна насилия, накрывшая Архангельскую губернию после падения белой власти, не ослабевала. Весной 1921 г. в связи с восстанием матросов Кронштадта списки расстрелянных стали даже длиннее, а процедура вынесения приговора – проще. Например, только за один день, 15 апреля, тройка Особого отдела охраны северных границ постановила расстрелять списком 105 заключенных в лагере белых офицеров за «неисправимость означенных кровных белогвардейцев» и «агитацию» в связи с кронштадтскими событиями. Как свидетельствуют сохранившиеся протоколы, подобные заседания проходили по нескольку раз в неделю[978]. Судя по сведениям, проникавшим в эмигрантскую прессу, и позднейшим воспоминаниям очевидцев, бывали случаи, когда белыми арестантами до отказа набивали баржи и после топили или расстреливали узников из пулеметов прямо на палубе или на берегу реки[979].