— Я бы хотел выслушать замечания непосредственно в свой адрес, — ответил актер. — Чем не хорош образ Ивана в моем исполнении?

— Вы сейчас лучший актер Советского Союза, — ответил Сталин. — Не вполне правильно само осмысление образа царя. Иван Грозный был великим и мудрым правителем, он ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. Впервые в России ввел монополию внешней торговли. Кстати, после него это сделал только Ленин. Мне странно другое, почему он в тридцать лет выглядит у вас как одряхлевший старик? Или как больной, измотанный болезнью?

— Сказалось огромное напряжение, товарищ Сталин, — ответил Эйзенштейн.

— Посмотрите на меня, — усмехнулся главный зритель. — Мне через два года семьдесят, а я выгляжу так же, как ваш тридцатилетний Иван. Может, скажете, у меня не такое огромное напряжение, как у него?

— Вы молодо выглядите, товарищ Сталин, — вымученно улыбнулся Сергей Михайлович.

— И почему у Ивана Грозного такой вытянутый затылок? — спросил Жданов.

— Такова моя бинарная логическая импликация образа, — туманно ответил режиссер, все переглянулись и к вопросу о странностях трансформации черепа царя вернуться не решились.

— А кто, по-вашему, опричники? — спросил Молотов.

— Это… — Эйзенштейн возразил в своей манере говорить то ли заумно, то ли гениально: — Это изобретенный Иваном Грозным великолепный гаджет, устройство для расщепления атомов, из которых состоит народ, для получения мощной энергии, направленной на поляризацию структурирующих и деструктивных сил. Сей невиданный аппарат стерилизации одних потоков и концептуализации других в ближайшем будущем станет основой основ в науке…

— Минуточку, — перебил его словоизвержения Сталин. — Вы историю изучали?

— Более или менее… — отозвался Эйзенштейн.

— Более или менее? — вскинул гневно бровь Сталин. — Я тоже немножко знаком с историей. У вас неправильно показана опричнина. Опричнина — это королевское войско. В отличие от феодальной армии, которая могла в любой момент сворачивать свои знамена и уходить с войны, — образовалась регулярная армия, прогрессивная армия. У вас опричники показаны как ку-клукс-клан. Как у Гриффита в «Рождении нации».

— Но они у Гриффита одеты в белые колпаки, а у нас — в черные, — попытался защититься Эйзенштейн.

— Разве это принципиальная разница? — усмехнулся Молотов.

— Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета, — продолжал костерить Сталин. — Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения. Царь Иван был великий и мудрый правитель, и если его сравнить с Людовиком XI… Вы читали о Людовике XI, который готовил абсолютизм для Людовика XIV?.. Нет? Так вот, наш Иван Грозный по отношению к Людовику на десятом небе. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния. В показе Ивана Грозного в таком направлении были допущены отклонения и неправильности. Петр Первый — тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустив онемечивание России. Еще больше допустила его Екатерина. И дальше. Разве двор Александра Первого был русским двором? Разве двор Николая Первого был русским двором? Нет. Это были немецкие дворы. Замечательным мероприятием Ивана Грозного стало то, что он первый ввел государственную монополию внешней торговли. Иван Грозный был первый, кто ее ввел, Ленин — второй.

— А ваш Иван Грозный получился неврастеником, — вставил слово Жданов.

— Да вообще, сделан упор на психологизм, на чрезмерное подчеркивание внутренних противоречий и личных переживаний, — добавил Молотов.

— Нужно показывать исторические фигуры правильно по стилю, — продолжил главный кинокритик. — Так, например, в первой серии неверно, что Иван Грозный так долго целуется с женой. В те времена это не допускалось.

— Картина сделана в византийском уклоне, и там тоже это не практиковалось, — снова встрял Жданов.

— Вторая серия очень зажата сводами, подвалами, нет свежего воздуха, нет шири Москвы, нет показа народа, — добавил Молотов. — Можно показывать разговоры, можно показывать репрессии, но не только это.

— Иван Грозный был очень жестоким, — продолжил Сталин. — Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Я считаю опричнину для своего времени явлением прогрессивным. А руководитель опричнины Малюта Скуратов — крупный русский военачальник, героически павший в борьбе с Ливонией. Вы согласны с такой трактовкой?

— Если смотреть с точки зрения имплантабельности, — промолвил Сергей Михайлович, откровенно наглея, — то, безусловно, да.

— А какие ошибки допустил Иван Грозный? — спросил хозяин кабинета, несколько сбитый с толку.

— Мне кажется, его главный недостаток — инфаллибильность, то есть уверенность в том, что он никогда не заблуждается — сказал режиссер. — А политик обязан дифференцированно относиться к своим промахам.

— Инфаллибильность это, конечно, недостаток, — кивнул Сталин, явно принимая игру, затеянную хитрым строителем аттракционов. — Но я имею в виду конкретные ошибки.

— Полагаю, он был тем, что французы называют эндюбитабль, то есть безошибочным. — И Эйзенштейн хлопнул ладонью по столу.

— Тут я с вами не согласен, — выпустил Сталин большой клуб дыма. — Даже Сталин далеко не безошибочен. А одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами. Если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени. — Сталин усмехнулся. — Тут Ивану помешал Бог. Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает грех. А ему следовало не каяться, а действовать еще решительнее!

— Решись, и ты свободен! — вставил свое слово Черкасов красивым голосом повелителя.

— Исторические события надо показывать в правильном осмыслении, — произнес Молотов. — Вот, например, был случай с пьесой Демьяна Бедного «Богатыри». Демьян Бедный там издевался над крещением Руси, а дело в том, что принятие христианства для своего исторического этапа было явлением прогрессивным.

— Конечно, мы не очень хорошие христиане, — усмехнулся Сталин, — но отрицать прогрессивную роль христианства на определенном этапе нельзя. Это событие имело очень крупное значение, потому что это был поворот русского государства на смыкание с Западом, а не ориентация на Восток. Только что освободившись от татарского ига, Иван Грозный торопился объединить Россию с тем, чтобы быть оплотом против возможных набегов татар. Астрахань была покорена, но в любой момент могла напасть на Москву. Крымские татары также могли это сделать. Демьян Бедный представлял себе исторические перспективы неправильно. Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного, Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще надо забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим своего родства». Историю мы выбрасывать не можем… Что скажете, товарищ Черкасов?

— Я работаю