над образом Ивана Грозного не только в кино — и в театре, полюбил этот образ и считаю, что наша переделка сценария может оказаться правильной и правдивой, — ответил актер.

— Ну что ж, попробуем, — ответил Сталин, обращаясь к Молотову и Жданову. И засмеялся: — Дай вам бог каждый день — новый год.

— А еще борода, — сказал Жданов. — Вы, товарищ Эйзенштейн, слишком увлекаетесь тенями, что отвлекает зрителя от действия, и бородой Грозного. Грозный слишком часто поднимает голову, чтобы было видно его бороду.

— Хорошо, обещаю в будущем бороду Грозного укоротить, — зло буркнул Эйзенштейн.

— В первой серии Курбский — великолепен, — стал хвалить Иосиф Виссарионович. — Очень хорош Старицкий, артист Кадочников. Он очень хорошо ловит мух. Тоже: будущий царь, а ловит руками мух! Такие детали нужно давать. Они вскрывают сущность человека.

И вдруг перевел разговор на съемки «Весны». Черкасов рассказал о том, как хорошо относятся чехи к нашим людям и плохо к американцам, которые бомбили их города.

— В наши задачи входило раньше американцев вступить в Прагу, — стал вспоминать недавнюю историю Сталин. — Американцы очень торопились, но благодаря рейду Конева удалось обогнать их и попасть раньше, перед самым падением Праги. Американцы бомбили чехословацкую промышленность. Этой линии американцы держались везде в Европе. Для них было важно уничтожить конкурирующую с ними промышленность. Бомбили они со вкусом!

Жданов неожиданно рассмеялся:

— Я смотрел отснятые материалы «Весны». Очень хорошо играет Орлова. А как играет Раневская! — Он аж замахал руками от восторга.

— Исторические образы, товарищи киноделы, — вдруг очень ласково проговорил Иосиф Виссарионович и даже слегка, эдак доверительно, наклонился в их сторону, — нужно показывать правдиво и сильно. И что самое важное — соблюдать стиль исторической эпохи. Правильно?

— Сатис ректе! — воскликнул Эйзенштейн.

Сталин посмотрел на своих двух орлов и усмехнулся:

— Вот и хорошо. А как вам, товарищи киноделы, состояние современного советского кинематографа?

— Я считаю, мы на вершине, — горячо ответил Черкасов, зная, что Эйзенштейн может хвалить только себя и сейчас лучше не дать ему говорить. — Первый фестиваль во французских Каннах, и сразу четыре приза! Эрмлеру за «Великий перелом», Птушко за великолепную работу с цветом в «Каменном цветке». Кто там еще? Арнштаму за «Глинку»… Да, и Юткевичу за «Молодость нашей страны». Это же триумф! И в этом году мы его повторим. Я сейчас снимаюсь у Александрова в картине «Весна», весьма достойная будет работа. И, что примечательно, в добром сотрудничестве с чешскими друзьями. Интернационал набирает силу!

— А кого нам в этом году наградить премией имени товарища Сталина? — спросил товарищ Сталин.

— Да того же Птушко, — продолжал держать слово Черкасов. — Того же Арнштама. Можно и Пудовкина, он, на мой взгляд, учел все свои промахи и хорошо переделал «Нахимова», пару недель назад премьера вызвала бурю восторга.

— А Чиаурели? — ехидно улыбнулся главный зритель страны.

Черкасов замялся. Осторожно спросил:

— «Клятва»?

Последний фильм главного грузинского режиссера, откровенно говоря, заслуживал тех слов, которые так умело использовала Фуфа Великолепная, но произнести их сейчас?..

— А что вы замолчали? — усмехнулся Жданов. — Между прочим в прошлом году эта картина получила приз на фестивале в Венеции.

— Фильма, конечно, тяп-ляп сляпана, — прищурил правый глаз Сталин. — Но мнение итальянцев поддержать надо бы.

— Это конечно, — засмеялся Черкасов. — Как говорила моя мама: «Бусы-то говенненькие, но мужу нравятся, вот я ношу».

— Как-как? — переспросил Сталин и от всей души расхохотался. — Вот уж точно ваша мама говорила. Хороший вы человек, Николай Константинович, давно вас люблю. Мне нравятся люди, способные смело высказывать свои суждения.

— Особенно Буденный, — потупил глаза Молотов.

— А что Буденный? — резко повернулся к нему Сталин. — Ах, это? Ну да. Его по ошибке хотели арестовать, а он пулемет выставил у себя на даче и давай пулять. Молодец! А сколько тех, кто сразу же лапки кверху… Так это… Где, бишь, мой рассказ несвязный? Да, об искусстве перевоплощения. Я считаю его главным для актера. У вас, товарищ Черкасов, оно в полной мере присутствует. Вы ведь питерский? Семья? Дети?

— Жена Нина любимая и единственная, товарищ Сталин, — откликнулся Черкасов. — Сыну шесть лет будет. Дочки… Одна в блокаду погибла, другая в младенчестве померла… Так вот, я не об этом. В юности я работал статистом в Мариинском театре и много раз наблюдал выступления Шаляпина. Вот уж великий был мастер перевоплощения!

— Да, это точно, — улыбнулся Сталин. — Я сам несколько раз его видел. Скала! А еще Николай Петрович Хмелев непревзойденно перевоплощался, Каренин — одно, Беликов — другое, Тузенбах — третье. Даже Ивана Грозного успел сыграть перед смертью. Кстати, он и в какой-то из ваших фильм успел сыграть, Сергей Михайлович?

— То есть как в какой! — подпрыгнул на своем стуле Эйзенштейн. — В «Бежином луге».

— А где эта фильма сейчас? — то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался хозяин кабинета.

— Как где? Смыта, уничтожена! По вашему же приказу!

— По приказу товарища Сталина? — вскинул брови товарищ Сталин. — Ну, это он, знаете ли, пожалуй, погорячился. Я ему скажу, чтоб он так больше не делал, ладно?

— Ладно, — растерянно пробормотал Эйзенштейн.

— Каковы же реальные сроки переделки вашей картины об Иване Грозном? — спросил Жданов.

— Тут излишняя торопливость не нужна, — вставил свое суждение Сталин. — Самое важное, чтобы картина была сделана в стиле эпохи. В соответствии с исторической правдой. Необходимо выпускать на экраны исключительно кинофильмы высокого качества. Зритель наш вырос, и мы должны показывать ему только высококачественные художественные произведения. Как вы думаете заканчивать фильм?

Эйзенштейн почему-то подавленно молчал, и вместо него вновь ответил Черкасов:

— Как и предполагалось по первоначальному варианту сценария, фильм должен заканчиваться ливонским походом и победоносным выходом Ивана Грозного к морю. Вот он стоит в окружении военачальников, знаменосцев и воинов. Стоит на берегу моря, перед набегающей волной. — И Николай Константинович медленно поднялся, вытянулся во весь свой двухметровый рост. И заговорил уже голосом Ивана Грозного: — Сбылась его заветная юношеская мечта увидеть море синее, море дальнее, море русское. Он вглядывается вдаль и говорит: «На морях стоим и стоять будем!»

Сталин захлопал в ладоши, заулыбался и воскликнул:

— Ну, что же!.. Ведь так и получилось. И даже намного лучше! Желаю вам, товарищи киноделы, большого успеха!

Они попрощались, а на следующий день Черкасов прочитал в газетах указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания народного артиста. И теперь, рассказывая о встрече, вдруг честно признался:

— Я подметил у Сергея Михайловича одну неприятную особенность. Когда его фильмы хвалят, он говорит «я»: «моя методика», «мой замысел», «моя идея», а когда ругают, он говорит «мы»: «мы ошиблись», «наш промах», «мы будем переделывать».