три образа являлись работами иконописцев шестнадцатого, а то и пятнадцатого веков, не вызывало сомнений. Тончайшей работы оклады, необычность красок и, конечно же, стиль писания, присущий художникам прошлых столетий, говорили сами за себя. Запечатлённые лики святых, прожив не один век в тишине и покое, готовы были предстать в том же обличии, в котором изобразил их иконописец. Излучавшие доброту глаза спустя века не потеряли способности призывать человека к внутреннему согласию со всем тем, что даровал Господь.

Не желая сдерживать себя от комментариев, Алексей Дмитриевич, глядя поочерёдно то на одну, то на другую икону, произнёс: — Признаться честно, прожив шестьдесят с лишним лет, я не видел ничего подобного. Вглядитесь, дошедшее до нас таинство писания сумело сохранить в себе не только талант художника, но и внушение Богопокояния. Непонятно только, почему к «Николаю Чудотворцу» отнеслись не столь благородно, как к другим иконам.

Когда Илья вынул футляр с украшенным бриллиантами портретом Петра Великого, Элизабет не смогла устоять перед соблазном взять в руки вещь. Отойдя в сторону, в течение нескольких минут изучала портрет с таким видом, словно не видела тысячу лет. То был единственный момент, когда в глазах француженки можно было прочесть воодушевление от признания величия достояния. По всей видимости, когда — то этот портрет был вручён прапрадеду самим Петром первым, что, конечно же, не могло не вызывать восторга и уважения.

Из картин первой обрела свободу работа Лукаса Кранах- старшего «Христос и блудница», о чём свидетельствовала подпись художника и дата в нижней части полотна — 1534 год.

Возглас облегчения и воодушевления одновременно стал предвестником накрывшей кабинет тишины, когда Богданов, войдя внутрь тайника, вышел и, разведя в стороны руки, произнёс: — Всё!

— Всё, да не всё, — провёл рукой по крышке сундука Рученков.

Пять минут поисков механизма, содержащего секрет замка, как и в первый раз, не дали результата. Сундук оставался запертым, без намёка на выдачу хранившихся в нём тайн.

Руча, вздохнув, отошёл к окну.

Ростовцев, вернувшись за письменный стол, закурил.

Илья, присев на край стула, глянул на безмолвный, отдающий холодом металл так, будто умолял дать ответ на вопрос: — Как же тебя открыть?

Ольга, взяв Элизабет под руку, голосом, не желающим нарушить обет молчания, произнесла: «Чего квёлая? Случилось что?»

— Случилось!

Одно слово, но сколько смысла?! Будто луч света, проникнув в замкнутое пространство, давал понять, что жизнь не заканчивается, надо проявить терпение, и сказка начнёт обретать жизнь.

Обратив взоры в сторону Элизабет, все замерли в ожидании объяснений.

И те последовали. Вот только озвучила их не Лемье и не Ольга.

С присущей ей рассудительностью Вера Ивановна, поднявшись с дивана, приблизилась к француженке. Обняв ту за плечи, как мать, успокаивающая дитя, произнесла: — Не волнуйтесь, голубушка, оно здесь.

— Здесь?

Элизабет будто разбудили. Потухшая некогда в глазах надежда вспыхнула с прежней силой.

— В этой комнате?

— Да.

От улыбки Веры Ивановны исходило такое тепло, что все, кто мог видеть её глаза, ощутили чудотворное действие чар любви и добра.

— Я ждала, когда ты спросишь. Но ты молчала, а я не знала, как сказать.

— Молчала потому, что в завещании сказано: «Сбереги то, что есть начало всему». Что это? Предупреждение? А если заклинание?

— Игра слов. Тот, кто составлял завещание, хотел, чтобы значимость вещи, о которой ты думаешь, превышало всё, что хранилось в тайнике. Что заставляло так думать, вопрос сложный, в то же время простой. Во — первых, почетаемость родителей. Я бы даже сказала преклонение перед теми, кто даровал людям жизнь. Во — вторых, вера в Господа, а также в то, что всё в этом мире зависит от него одного. Насколько чисты помыслы, настолько Господь благоволит человеку.

— Но почему в завещании всё подчинено именно этой вещи: не оброни, не продай, сохрани для тех, кто будет жить после тебя?

— Потому, что вера в семью, в состоятельность рода была превыше любых, даже самых значимых в материальном отношении благ.

— Уважаемые дамы! — решился нарушить диалог между матерью и Элизабет Илья. — Мы все причастны к поискам реликвий, потому вправе знать, о какой вещи идёт речь, если даже авторитет полотен Рубенса и Ренуара поблёк в свете того, что вы столь бурно обсуждаете.

— Перстень, — ответила за себя и за Веру Ивановну Элизабет, — с изображением двуглавого сокола, того, что красуется на фамильном гербе Соколовых.

— Не поняла. Никакого перстня, тем более с двуглавым соколом в перечне хранившихся в тайнике украшений не значится?

Заданный Ольгой вопрос озвучил мысли всех, кто находился на тот момент в кабинете, включая Элизабет тоже.

— Не значится, поскольку на это есть причины.

Взяв в руки икону «Николая Чудотворца», Вера Ивановна подобно книге раскрыла оклад, откуда вынула завёрнутый в полиэтиленовый пакет перстень.

— Случилось это в ноябре, накануне моего дня рождения. Ночью выпал снег, днём прошёл ливень, белоснежная гладь превратилась в грязь, а тут ещё северный ветер такой, что кое-где деревья повырывало. Настроение было подстать погоде. Николай, чтобы хоть как-то развеселить меня, разжёг камин. Поужинали. Сели смотреть телевизор. И тут вдруг я возьми и спроси, что за картины хранятся в тайнике. Не знаю, что подтолкнуло, но я произнесла, и этим всё было сказано. Николай, к моему удивлению, отреагировал спокойно, я бы даже сказала с интересом. Ему, как и мне, хотелось взглянуть на содержимое тайника, ответственность же и сложность характера не давали возможности пойти на поводу желаний.

На уговоры самих себя ушло не более пяти минут.

Николай встал, подошёл к стеллажу. Отодвинув, вошёл внутрь хранилища, откуда меньше, чем через минуту вынес пять футляров.

До поздней ночи, зашторив окна, я и он наслаждались искусством прошлого. Когда пришло время возвращать картины в тайник, Николай вдруг взял и спросил, а не хочу ли я взглянуть на иконы.

Естественно, я не могла не признаться в том, о чём мечтала, но боялась сказать.

Он рассмеялся и, положа руку мне на плечо, произнёс: «Мечты для того и существуют, чтобы сбываться. Не будь их, жизнь потеряла бы смысл».

Так мы познакомились с образами «Николая Чудотворца», «Иоанна Крестителя» и «Господа Вседержителя».

Закончив говорить, Вера Ивановна повернула голову в сторону Элизабет.

Ту будто подменили. Превратившись в ещё более обаятельную, в то же время несколько загадочную француженку, Лемье предстала абсолютно иным человеком.

Что касалось Веры Ивановны, в глазах той поблёскивали искорки насторожённости. С чем это было связано, на тот момент не интересовало никого.

Все ждали продолжения.

И оно последовало.

— Хотелось бы знать, что всё это значит? — произнёс Илья, обращаясь скорее