Хочу сказать – это важный момент, – что Хоуп нам нравилась, и не в последнюю очередь потому, что она делала нашего сына счастливым. В ее присутствии Джейкоб прямо-таки расцветал. Она казалась очень славной. Девочка была вежливая и воспитанная, со светлыми волосами и чудесным мягким виргинским акцентом, который на наш бостонский слух казался восхитительным. Она была чуть полновата, но чувствовала себя в своем теле вполне комфортно, настолько комфортно, что не вылезала из бикини, и нам это тоже в ней нравилось, – непринужденность, с которой она держалась, эта свобода от обычных болезненных подростковых комплексов. Даже ее невероятное имя было дополнительным штрихом к сказочной гармонии ее внезапного появления на сцене.

– Наконец-то мы обрели Надежду, – говорил я Лори.

По правде говоря, мы не были всецело сосредоточены на Джейкобе с Хоуп. У нас с Лори и без них нашлось чем заняться. Нам нужно было заново узнать друг друга, вернуть то, что потеряли. Мы даже возобновили нашу сексуальную жизнь, без спешки, медленно, с некоторой опаской. Наверное, мы были так же неуклюжи, как Джейкоб с Хоуп, которые, без сомнения, в это же самое время тискались где-нибудь в укромных уголках под пальмами. Лори, как обычно, очень быстро загорела практически дочерна. На мой средневозрастной вкус, она казалась безумно сексуальной, и я начинал думать, что сайт вовсе не грешил против истины: она все больше и больше походила на ту соблазнительную нимфу с рекламной фотографии. Лори по-прежнему оставалась самой сногсшибательной женщиной, которую я когда-либо видел. Удивительно, что мне вообще удалось ее заполучить, и еще более удивительно, что она все эти годы оставалась со мной.

Кажется, что в какой-то момент в ту первую неделю Лори начала прощать себя за свой самый страшный грех – каким ей это представлялось – за то, что потеряла веру в своего родного сына и усомнилась в его невиновности во время суда. Это было заметно по тому, насколько более расслабленно она стала к нему относиться. У нее эта борьба проходила исключительно внутри; перед Джейкобом ей извиняться было не за что, поскольку он даже не подозревал о ее сомнениях, не говоря уж о том, что она всерьез считала его опасным. Лишь сама Лори могла простить себя. Я лично не находил это чем-то таким уж ужасным. Как часто бывает с предательствами, это было совсем маленькое, к тому же с учетом обстоятельств, вполне объяснимое. Наверное, нужно быть матерью, чтобы понять, почему она так тяжело все это переживала. Могу лишь сказать, что, как только Лори стала понемногу приходить в себя, вся наша семья начала возвращаться к нормальному ритму. Она была центром семьи. Всю жизнь.

Мы очень быстро обзавелись новыми привычками, как это происходит с людьми даже в такой сказке, какой был «Вейвз». Моим самым любимым ритуалом стало семейное любование закатом на пляже. Каждый вечер мы, прихватив пиво, подтаскивали к самому краю воды три шезлонга, чтобы можно было сидеть, опустив ноги в воду. Один раз к нам даже присоединилась Хоуп, тактично присев рядом с Лори, точно фрейлина, ожидающая распоряжений королевы. Но обычно мы ходили туда втроем. Вокруг нас в закатном свете возились в песке или плескались на мелководье ребятишки, совсем малыши, едва научившиеся ходить, и даже младенцы со своими молодыми родителями. Постепенно на пляже становилось все тише – гости расходились, чтобы успеть привести себя в порядок к ужину. Спасатели собирали лежаки, с грохотом складывая их в штабеля на ночь. Наконец и они тоже исчезали, и на пляже оставалась лишь немногочисленная горстка таких же желающих полюбоваться закатом. Мы смотрели в темнеющую даль, туда, где две оконечности суши тянулись друг навстречу другу, словно силясь окружить кольцом нашу маленькую бухточку, и горизонт медленно загорался желтым, потом красным, потом цветом индиго.

Сейчас, оглядываясь на те дни, я представляю наше счастливое семейство из троих человек на закате на том пляже и хочу, чтобы наша история так и застыла на этом моменте. Мы трое выглядели такими нормальными, Лори, Джейкоб и я, такими неотличимыми от всех остальных курортников. Мы были точно такими же, как все, что, если вдуматься, всегда оставалось моим единственным желанием.

Вечерело. За окнами начинало смеркаться, небо стремительно темнело, такое знакомое хмурое небо Новой Англии холодной весной. Теперь, когда в окна зала суда не били солнечные лучи, он был залит болезненно-желтым светом люминесцентных ламп.

Внимание присяжных, входивших в состав большого жюри, за последние несколько часов то обострялось, то рассеивалось вновь, но теперь они напряженно слушали. Они знали, что сейчас будет.

Я давал свидетельские показания с самого утра и, должно быть, выглядел уже порядком измотанным. Лоджудис возбужденно кружил вокруг меня, точно боксер, оценивающий состояние потерявшего ориентацию противника.