Не дождавшись от меня каких-либо слов, отец резко позвал служанок. И две молоденькие девушки вплыли, опустились передо мною на колени, уложили передо мною наряд из шести слоев кимоно. И дыхание мое замерло от восторга. Моэги-гасанэ, вот ты какое! Светло-зеленые кимоно на синей подкладке. Да все шесть сложены так же, чтоб надеть. И оттенки светло-зеленого сверху и синего постепенно становятся гуще и сочней. Отец улыбнулся через силу — недоволен был моим приветствием — и вышел, велев им переодеть меня. И девушки быстро облачили меня в новые одежды. Но, когда я робко двинулась к седзи, остановились

— Вы кое-что забыли, госпожа! — сказала старшая, пряча улыбку.

— Что же? — напугано обернулась.

А одежды новые так мило шелестели, перетекая следом за моими движениями! И предательская радость снизошла в мою душу. Впервые я была одета так красиво!

Девушка подплыла ко мне, да подняла верхнее кимоно, накинула мне на голову. А поверх него одела широкополую шляпу.

— Вот так идут достойные девушки, когда передвигаются вне повозки.

— Благодарю, я запомню ваши слова.

Они рассмеялись. И сказали, что сами будут одевать меня. И мне вовсе не надо следить. Просто мне надлежит знать, как благородной девушке надлежит себя вести. И тут же заизвинялись. Что обидеть меня не хотели. Что не собирались меня задеть. Просто все должны знать, что юная госпожа обучена хорошим манерам, что она — девушка достойная.

Вскоре за мной приехала вторая повозка, запряженная быком. Бык был большой и страшный. Увидев его вблизи, я испуганно шарахнулась назад. И не придержи меня отец, так бы в подолах запуталась. Меня не спрашивали, хочу ли я переехать в столицу. Отец, слуги, и преданные мне, и сопровождающие моего родителя — все они радовались, пророчили мне блестящую судьбу. Но подарки судьбы не вечны. Рано или поздно они исчезнут. Так отчего же люди мечтают о них, как о величайшей драгоценности? Я бы очень хотела спросить это у верной кормилицы, но не осмелилась и вошла в повозку. Дверь закрылась за мной, отделив меня от мира и от моего прошлого.

Я лишь пыль на ветру,

что мчится, покоя не зная,

неизвестно куда, –

и неведомо мне, скитальцу,

где найду пристанище в мире…(5)

Так сказал какой-то поэт о себе. Однако слова его, застывшие в сборнике, были как будто и обо мне.

Дорога была долгой, утомительной. Повозку трясло. Да под тряпичный полог порою проникал сильный пронизывающий ветер. Я прислушивалась к разговору слуг, к пению ветра и шелесту листвы. Однажды, не удержавшись, чуть-чуть приоткрыла окошко и выглянула в щелку. Боги, как красиво! Я впервые вижу настоящие реку и горы! Не на ширмах, не на картинках к старинным повестям, а так, какие они есть на самом деле. А эти горы воистину огромны!

Весенний дождик

На воде

Узоры ткет,

А горы

В зелень красит.(6)

Так говорилось в одном из прочитанных мною стихотворений. Я и представить не могла, что это может быть так прекрасно.

О, нет, ничто

С весною не сравнится.

И если б знать,

Как время это

Навсегда продлить…(7)

Грусть, легкая и нежная, как весенний снег. И такая же короткая. И точно так же красивая. Впервые мысль о расставании с домом перестала причинять мне боль. Вспомнились десятки стихотворений. А глаза неотрывно следили за подплывающим, поравнявшимся со мной и уплывающим вдаль от меня пейзажем.

Очередная остановка. Путь. Сокровище за окном. Темнеет. Вечер. Луна. Какая-то усадьба. Слуги тамошнего господина с факелами. Вот отец, вышедший из своей повозки. Вот хозяин усадьбы, выбежавший ему на встречу. Облако, прикрывшее луну, уходит. И в лунном свете я могу разглядеть лицо хозяина. Он молод и красив собой. Хотя одет попроще, чем мой отец. Верхнее его одеяние не черное. Темно-фиолетовое. И как он вежливо разговаривает с моим родителем. О, заслышал обо мне, оживился. Ах, он смотрит в сторону моей повозки! Надо спрятаться. Как сердце бьется! Кажется, оно вот-вот выскочит из груди. Он не должен был увидеть меня через щель, да еще и ночью, но мне страшно.

Хозяин отправил кого-то, чтоб приготовили для нас комнаты. Затем меня провели в дом, пряча от слуг и от знакомого отца. Ночью я не могла уснуть. Слушала доносившиеся издалека протяжные звуки флейты и кото: это мой родитель и хозяин играли и любовались луной. Мне нельзя было показаться и уж тем более присоединиться с ним. Можно было только наблюдать издалека и слушать. Что ж, такова женская доля.

Поутру хозяин прислал мне стихотворение, записанное изящным почерком на синей бумаге:

«Хоть говорят:

«Не уходи, помедли»,

Весну не удержать.

Прощанье

Так печально…»(8)

Отец настоял, чтоб я ответила на послание. Поднес мне лист белой бумаги с золотыми брызгами, до того красивой, что было жалко расставаться с ней, до того тонкой, что казалось, прикоснусь — и она рассыплется. Взяв кисть, я написала на поданном им листе:

«Ах, если б навечно

Рукава пропитались

Ароматом сливы…

Уйдет весна,

Но память сохранится»(9)

Меня со всеми осторожностями провели к повозке. Я вошла в нее. Дверь закрылась, отделяя от меня еще один кусочек жизни, уходящий в прошлое. Мы продолжили путь.

Недели через две добрались наконец до усадьбы отца. Проводили меня в мои новые покои. Молоденькие красивые прислужницы шумной стайкой окружили меня. И наперебой стали засыпать меня похвалами:

— Ах, какая у вас белая кожа, госпожа!

— Ах, как черны, густы и длинны ваши прекрасные прямые волосы!

И увели меня переодевать в новые наряды. Их было столько, что укрывали почти целиком пол просторной комнаты, там, где не стояло шкатулок и ширм. Такие яркие! Такие нежные! И они лежали, проглядывая друг из-под друга. И было там нижних платьев даже на двенадцать слоев! Взгляд мой упал на незнакомое сочетание цветов — темно-желтых на светло-желтой подкладке.

— Это ямабуки-гасанэ, — объяснила с поклоном молоденькая служанка.

Вот значит, какое оно, одеяние керрии!

— Его носят зимой, — добавила девушка тихо, — Но, впрочем, и весной тоже носят. Вы можете одеть его сегодня. Вы хотите?

Хотела ли я облачиться в новые прекрасные одежды?.. Конечно! Хотя тоска по матери, не носившей такой красоты, больно сжала мое сердце. Я чувствовала себя предательницей. Но я также ощущала себя такой счастливой… Первый день, когда на мне было одеяние в двенадцать слоев. Первый день, когда я почувствовала себя девушкой из знатной семьи или даже самой химэ!

Два дня я отдыхала с дороги, да ходила по моим большим-большим покоям, любуясь ширмами, золотистыми с ирисами. Да лаковыми шкатулками с золотыми изящными узорами. Перебирала благовония.