Я замерла, смотря на него широко раскрытыми глазами. И сердце мое опять неровно забилось. Как и тогда, когда он подарил мне пирожок-рыбку, когда я плакала. Потом уже, работая у него, я вроде привыкла к его присутствию. И сердце как-то иначе билось, реже, когда мы только случайно встречались с ним взглядами. Но сейчас… это сердце… будто оно убежать хотело отсюда! Будто убежать хотело из моего тела! Но… я сама… я убегать отсюда почему-то не хотела.

— Совсем ничего не боишься, глупый звереныш? — проворчал молодой мужчина, продолжая нависать надо мной.

А он… очень красивый! Очень…

— Нельзя лезть к мужчинам, — добавил Синдзиро сердито, — Тем более, мелким девчонкам. Тем более, внезапно или когда они пьяные.

— Ты печень мою съешь? — я вдруг вспомнила угрозу отца.

— Или что-нибудь похуже сделаю, — кривая усмешка и пронзительный взгляд черных как ночной мрак глаз.

— А что… похуже?.. — недоуменно моргнула я.

— Поцелую. Или дальше, — он сердито сощурился.

Недоуменно уточнила:

— Что дальше?

— Все, — ответил он многозначительно.

— Слипнемся?

Он расхохотался, продолжая удерживаться на вытянутых руках, чтобы не свалиться на меня, более худую и хрупкую, чем он.

— Ну, взрослые как-то так… слипаются… — робко объяснила я, — Я точно не знаю. Они целуются, а потом… дальше…

Синдзиро вдруг согнул руки — и его лицо оказалось почти вплотную к моему, а его черные глаза — около моих. Хотя он все еще не упал на меня.

— Совсем ничего не боишься? — повторил молодой мужчина мрачно.

Уверенно сказала:

— Тебя — не боюсь.

— А почему? — заинтересованно уточнил он, продолжая быть все так же близко-близко от меня.

И сердце мое от этого забилось еще как-то более странно, неровно. Хотя и без того… Просто его глаза… его взгляд… И мы впервые были так близко друг от друга. Нет, не впервые: он же меня от Кикуко еще спасал!

Он… меня спасал. Как могла я его бояться?.. Мне было наплевать, что все его считали красивым. Но я не могла забыть, что он угостил меня тем пирожком, когда увидел бредущую и плачущую на улице. И никогда не забуду, что он меня спас в ту страшную ночь.

Твердо ответила:

— Я тебя совсем не боюсь.

Синдзиро опять отдалился, выпрямив руки — волосы его нежно скользнули по моим щекам — и грустно сказал:

— Ты просто не знаешь, какой я.

Улыбнулась ему и призналась:

— Мне хватит того, что я о тебе знаю.

— Дети такие доверчивые! — проворчал он, — Молодость, как и детство, такая глупая штука!

— Ты сам молодой, — фыркнула я.

— Нет… — произнес молодой мужчина задумчиво, — Я уже не молод. Я достаточно пожил. Так… ты вылезешь уже из-под меня? Или тебе хочется, чтобы я тебя целовал и так дальше?.. Как ты там сказала?..

Я смутилась. И, кажется, щеки мои покраснели, когда вспомнила те книги. Мне почему-то не представлялось, как я и он… Ну, и так далее.

— Так ты уйдешь или нет?! — рявкнул он сверху.

Почему-то честно созналась:

— Я не хочу уходить от тебя.

Он вдруг упал на левый бок, на локоть. Охнул от боли. Но меня не зацепил.

Грустно сказала:

— Все-таки, ты добрый. Ты не хочешь причинять мне боль.

А кимоно с глициниями, упавшее на него, сдвинулось, когда он откатился, чтобы не задавить меня, и на меня упало. Нежный шелк… Он так приятно накрыл мое тело, коснулся обнаженных запястий.

Замерла, с интересом прислушиваясь к ощущениям. А потом заметила, что Синдзиро замер, как-то странно вглядываясь в меня.

— Так похожа! — выдохнул он едва слышно.

И взгляд его погрустнел. Я не знала, что мне делать. Он расстроился. И… и, кажется, в папином рассказе был оборотень-лис по имени Синдзиро. И он любил юную кицунэ, которую звали так же, как и мою маму. Правда, та Кими осталась с хакером по имени Кин. Кин, «Грустное золото»… Кин как и мой отец… Ох, а у моего отца тоже имя записывалось иероглифом «золото»! Мне почему-то стало грустно от мысли, что мой отец и Синдзиро когда-то могли быть знакомы — и ведь были же знакомы — и могли оба быть влюблены в мою маму. Странно. В мою маму же. Не в меня. И если так когда-то было, то это была не моя история. Но почему же так грустно думать об этом?..

Молодой мужчина вдруг протянул правую руку, осторожно сдернул мою красную ленту с моих волос. И мои волосы упали по моим щекам и плечам. А он… он вдруг осторожно провел ладонью по моему виску и щеке. Растерянно сказал:

— Почти такое же лицо. Глаза. Форма носа похожа. Разве что овал лица…

И вдруг резко сел, спиной ко мне развернулся. И сказал сердито:

— Уходи! Уходи сейчас же!!!

Села. Белое кимоно, казавшееся сиреневым из-за нежной вышивки, все еще лежало на моих плечах. И мне было уютно под ним сидеть. Тепло. И едва уловимый почти выветрившийся запах духов… нет, древесины. Никогда не видела. То есть, этот запах был впервые. Но он… О, какой же прекрасный был этот запах!..

Шумно принюхалась, стремясь захватить запаха побольше.

Мой друг резко развернулся, вглядываясь меня. В мои волосы, спускающиеся по старинному кимоно. В мое лицо. И этот странный цепкий взгляд…

Синдзиро вдруг сгреб меня в охапку и… поцеловал… это странное прикосновение нежных губ… мой первый поцелуй…

Я закрыла глаза, чтобы четче стали ощущения от его рук и его губ.

Но это странное, завораживающее мгновение было недолгим. Мужчина меня отшвырнул. Вскрикнув, упала на кимоно с глициниями.

— Убирайся! — проорал он, поднимаясь на ноги и мрачно смотря на меня сверху, — Убирайся из моего дома!!! Больше не подходи ко мне! Никогда!

— Совсем? — убито спросила я.

— Совсем. Я не хочу изнасиловать такую мелюзгу, — проворчал он, садясь ко мне спиной, — Я тебя вообще ненавижу. Ты уродливая.

Села. Потом поднялась на ноги. По шуршащему нежному кимоно с прекрасными глициниями. Мир, правда, расползался от моих слез. Я не хотела! Не хотела обижать моего друга. Особенно, если он любил мою мать. Особенно, если и в жизни, как и в папиной сказке, она выбрала не Синдзиро. Правда, не хотела бередить раны моего друга! Особенно, если моя мама… Но почему именно моя мама?.. Почему именно она?! И почему он теперь выгоняет меня?! Я… я больше никогда не смогу подойти к нему? И моя работа так закончится? Впрочем, нет, мне плевать на заработанные мне деньги! Плевать, если он мне никогда их не отдаст! Но… от мысли, что теперь я должна быть далеко от него, мне почему-то стало очень страшно и очень больно.

Робко спросила: