— Не знаю, кто мог бы... Знаю, кто хочет. — Науменко даже поморщился брезгливо. — Выскочка Покровский. По всем станицам рассылал своих офицеров и огромные деньги швырял... Чтобы сходы выносили приговоры за его избрание войсковым атаманом. Некоторые горячие головы в Раде даже поддержали его поначалу, но потом, слава Богу, опамятовались. Как можно?! Он же — чистый Бонапарт по повадкам...

— А чего же ты от него хочешь? Он привык парить под самыми облаками.

— Имейте в виду, Пётр Николаевич... — Науменко не поддержал шутки. — Покровского кто-то здорово настраивает против вас. Он уже заявлял своей лавочке: Врангель — немецкий барон, а не казак, и потому казаков обижает. Будьте с ним настороже...

Мгновенный прищур скрыл от Науменко мелькнувший в глазах Врангеля недобрый огонёк.

— Наплевать и забыть. Сам-то он какой казак?.. Слушай-ка, Вячеслав, что-то уже бокалов жажда просит... — Прихлопнув ладонями по коленям, Врангель резко поднялся. — А кто, любопытно знать, вступит в командование отдельной Кубанской армией? Ежели она будет создана... Не походный ли атаман?

Совершенно не в лад нарочито озабоченному тону глаза его уже смеялись.

Аккуратно приставляя стул к стене, Науменко попытался, но не сумел сохранить серьёзность: сухие губы, чуть прикрытые маленькими усиками, сами собой растягивались в широкую улыбку, бесхитростную и слегка смущённую.

— Как положено по старой обыкновенности. А вам что, Пётр Николаевич, было бы зазорно состоять в моём подчинении?

— Ну, отчего же... Ты же — не адвокат Керенский и не прапорщик Крыленко.

Рассмеялся, тихо прикрывая дверь в комнату погибшего сотника, один Науменко.

— А кстати, Вячеслав, где ты шил черкеску? Я собрался вторую заказывать, парадную...

Только что отморосил недолгий дождик.

Выйдя из штаба армии, Врангель глянул на медленно плывущие мохнатые серые тучи, поколебался и всё-таки повернул к Зимнему театру: потянуло просто прогуляться по Красной. Несмотря даже на грязь и непогоду... На ногах, давно заметил за собой, и думается лучше, и нервы быстрее успокаиваются.

Миновал тёмную прямоугольную глыбу театра, прошагал ещё два квартала, до перекрёстка трамвайных путей, повернул обратно... Пока шёл, трижды встретил похоронные процессии: после отпевания в соборе везли на военное кладбище офицеров Кубанского войска. Всё скромно и даже бедно — никакого катафалка и никаких венков. Неказистая рабочая лошадёнка, мешая копытами густую грязь, тянула простую телегу. На крышке некрашеного деревянного гроба покоилась фуражка с алым околышем. За телегой брели с десяток родных, женщины — в чёрных шерстяных платках. Несколько казаков из войскового музыкантского хора с привычной слаженностью играли похоронный марш.

Каждый день эти пронзительно-тоскливые звуки доносились из разных концов города...

С утра нынче, планируя день, не собирался заходить к Драгомирову. Но прогулка не помогла придумать ничего лучше, как обратиться именно к нему: ведь ни один из вопросов, ради которых он бросил фронт, Романовский с Плющиком так и не решили.

Да и весь штаб армии произвёл на него скверное впечатление. Отделы, отделения и службы множатся и расползаются по городу — он разбух уже до размеров штаба фронта. И безнадёжно тонет в море бумаги: больше сотни офицеров занимаются исключительно писаниной и вычерчиванием схем. Беспрерывно заседают всевозможные комиссии: пересматриваются уставы, разрабатываются положения, составляются штаты.

Комиссия по организации конницы, где собралась почти дюжина полковников, армейских и Генштаба, увязла в малозначащих изменениях в штатах. Одного заседания ему хватило, чтобы твёрдо решить: воду в ступе пусть толкут без него...

Всю ночь потом, вдохновляемый приступами раздражения, сочинял докладную записку об организации инспекции конницы — особого органа для воссоздания кавалерийских полков. Жирно зачёркивал и переписывал, попутно кляня раздвоившиеся перья и пишущую машину «Мерседес», виноватую только в том, что осталась в Петровском.

Детально и со знанием дела обсудив его записку, члены комиссии — тут он вынужден был отдать им должное — единогласно поддержали её. И передали Романовскому. Прошло уже пять дней, а ответа всё нет...

Драгомиров совсем расхворался: гнусавил, трубно сморкался и надрывно кашлял, багровея и задыхаясь.

Хотя старался не потерять обычную свою бравость: облачившись в мундир, принимал посетителей в председательском кабинете.

— Наберись терпения, Пётр Николаевич... — не отмахнулся, но и горячего сочувствия не выказал. Копия записки присоединилась к другим бумагам, лежащим на столе, поверх неё легли очки в оправе из накладного золота. — Теперь самое важное для нас — сдвинуть с мёртвой точки «донской вопрос».

Подступившее разочарование Врангель спрятал без труда. Откинувшись на спинку кресла и упёршись локтями в жёсткие подлокотники, он исподволь оглядел кабинет. Обставленный тяжёлой дубовой мебелью, обитой грубой, чёрного цвета кожей и не украшенной даже резьбой, он показался тесным и по-казённому унылым. Даже нагоняющим тоску... Подавил и тяжёлый вздох. Ещё в августе за этим двухтумбовым столом работал старик Алексеев. Жаль, чёрт возьми, не успел попасть к нему: глядишь, меньше было бы сейчас интриг и нервотрёпки...

— Каким же образом? Краснов сам не уйдёт.

— Как сказать... Пуль, доложу тебе, без околичностей предложил свалить Краснова. Но Антон Иванович счёл это излишним... Нас вполне устроит, если Краснов подчинит главкому Донскую армию. И согласится на объединение в наших руках снабжения обеих армий. И ещё признает за нами право проводить мобилизации казачьего и иногороднего населения... И, конечно, распоряжаться донским хлебом и углём...

— Краснов слишком честолюбив, чтобы пойти на такие уступки.

— А куда ему деваться?.. Не уступит — не получит от союзников ни одного патрона. Не сегодня-завтра Пуль переговорит с ним лично... — Драгомиров снова погрузил хлюпающий и покрасневший нос в скомканный платок.

Врангель заподозрил вдруг, что хозяин кабинета неспроста перевёл разговор на Краснова. Нет ли тут намерения убедить его, что включение в состав армии донской конницы сделает излишним воссоздание регулярной кавалерии?

— Надеюсь, Абрам Михайлович, вы не считаете, что донцы в конном строю дерутся лучше, чем гусары и драгуны?

— Вовсе нет, — недовольно буркнул в усы Драгомиров. — Речь о другом... У нас сразу появятся тысяч сорок конницы. И мы сможем перебрасывать её на любое направление...

Задребезжал звонок настольного телефонного аппарата «Сименс и Гальске». Сняв с никелированных вилок массивную слуховую трубку, председатель Особого совещания слушал долго и сосредоточенно, иногда прерывая собеседника ещё более недовольным бурчанием. Но и его было достаточно, чтобы Врангель догадался: Краснов и Пуль никак не могут прийти к согласию относительно времени и места переговоров.