Совершенно подавленным поднимался Врангель по крутым ступенькам усыпальницы Екатерининского кафедрального собора. Будто под серой гранитной плитой склепа, подле которого он минут пять простоял в одиночестве, покоились вместе с прахом генерала Алексеева все его надежды на Добровольческую армию. Те, что три с половиной месяца назад привели его на Кубань...

За ночь погода переменилась: беспросветная хмарь, на прощание обильно полив город затяжным дождём, рассеялась, и тёплый черноморский ветерок уступил город морозному затишью. И теперь в яркую голубизну возносилось, слепя и уже согревая, солнце. Сапоги скользили по обледенелому асфальту тротуаров. Дворники, похоже, и не собирались посыпать их песком.

И тихий солнечный полдень, и людское оживление на Красной только обостряли вынесенное из усыпальницы ощущение могильного холода. Мрачные мысли, в отличие от туч, никак не рассеивались...

Екатеринодар осточертел вконец. Обыватели, а с ними и офицеры по-прежнему перемывали кости атаману Филимонову, Бычу и Раде, пережёвывали старую жвачку о неизбежном якобы перевороте, смаковали подробности беспутства Шкуро и «подвигов» его «волков», возмущались ростом дороговизны и исчезновением из продажи то мыла, то спичек, то масла, то сахара, а теперь вот и керосина... Город, по всему, совсем позабыл о фронте, словно тот проходил где-то по реке Москве, а не по Калаусу. Всего в трёх сотнях вёрст... Никто не требовал самопожертвования от себя — все надеялись, что спасение от всяческих зол и бед принесёт кто-то другой. От армии ждали геройства и побед, от властей — порядка и низких цен, от Антанты — помощи войсками и снабжением.

Между тем, как выяснилось из откровений Драгомирова, начали оправдываться худшие опасения насчёт политики союзников в «русском вопросе»...

...Веру умудрённого жизнью Алексеева в их готовность честно исполнять союзнический долг подточила ещё Великая война. А за первый год гражданской её вытеснил желчный стариковский скептицизм: а пойдут ли они вообще на материальные и людские жертвы ради возрождения Великой России? Ведь вместо ожидавшихся миллионов Добровольческая армия получила от французов и англичан сущие копейки. Миражом оказался и Восточный фронт против немцев и большевиков, о воссоздании которого на Волге они завели пластинку в начале лета.

Уже после смерти основателя Добровольческой армии от прибывших в Екатеринодар представителей Антанты стало известно: ещё год назад, вскоре после большевистского переворота, Франция и Великобритания заключили секретное соглашение «о зонах действий» в России. Граница между зонами была проведена от Босфора через Керченский пролив к устью Дона и далее по его течению до Царицына. Деникин счёл эту линию «очень странной», ибо она не имеет смысла ни с точки зрения стратегии, ни с точки зрения доставки снабжения. И совершенно не считается с главными оперативными направлениями — к Москве. Скорее — тут Врангель не мог с ним не согласиться — она предназначена служить интересам оккупации России и эксплуатации её природных богатств. Французы, судя по всему, зарятся на уголь Донбасса, руду Кривого Рога и хлеб всей Украины, англичане — на хлеб Кубани и нефть Баку и Грозного.

Теперь-то ясно, сколь наивны были его надежды на скорейшее занятие союзными войсками Киева. До чего же легко верилось в то, во что так хотелось верить, и каким же горьким стало разочарование...

Почитать газеты — так Пуль, поднимая бокалы на банкетах, не устаёт выражать «вечную благодарность» союзников «за спасение в 14-м году», обещать присылку крупных сил Антанты и выражать уверенность в скором разгроме большевиков... Но разгромили пока только кубанцев: не успев приехать в Екатеринодар, офицеры британской миссии, помешанные, как все англичане, на футболе, первым делом сформировали команду, вызвали на матч местную команду «Виктория» и, конечно, наваляли ей голов от души.

А готовы ли у них планы переброски войск и доставки снабжения на юг России — Деникин с Романовским до сих пор пребывают в неведении. Что же до огнеприпасов и винтовок, в последние три недели отправленных Ставкой на фронт, так их, оказывается, доставили в Новороссийск не союзники, а не кто иной, как Эрдели. На болгарском пароходе под французским флагом... И всё это — русское имущество, и хранится оно в Румынии, на складах бывшего Румынского фронта. Но из лап французов, которые распоряжаются складами, Эрдели его вырвал с, неимоверным трудом.

По всей видимости, заключил, вопрос о снабжении армии союзниками решается в худших российских традициях: скоро только сказка сказывается, а дело совсем не делается, потому что нескоро бумаги пишутся...

...В штаб армии лучше бы не заходил.

От Романовского по-прежнему никакого ответа на его докладную записку. Но к этому он был готов.

А вот другая новость ударила обухом по голове.

Всю неделю собирался, всё откладывал и выкроил наконец-то время проведать нынче после обеда Дроздовского. Не получится серьёзного разговора — так хоть поздравить с производством в генерал-майоры.

Адъютант Плющика и адрес городской больницы дал, но тут же предупредил: очень плох, и врачи неохотно пускают к нему. Рана загноилась, сделано уже несколько операций, но без успеха. Чтобы облегчить страдания от болей, ему постоянно колют морфий. Поэтому он подолгу находится в забытье. А когда приходит в сознание, просит перевезти в Ростов, в клинику профессора Напалкова: верит, что тот сотворит чудо... Хотя здешние доктора полагают, что даже ампутация всей ноги не даст шансов на выздоровление. На днях должны всё же перевезти: атаман Филимонов обещал предоставить свой вагон...

Настроение лишь немного подняли дотошные расспросы и восторженные взгляды корреспондента «Вольной Кубани», отставного есаула в тёмно-синей черкеске и с огромными рыжими усами. Как клещ вцепился в вестибюле войскового собрания... Пригодилась всё-таки записная книжка, куда он самолично перед отъездом в Екатеринодар аккуратно выписал из сводок цифры пленных и трофеев, захваченных дивизией, а потом и корпусом. Весьма внушительные и лестные цифры: миллионы патронов, тысячи людей, сотни пулемётов, десятки орудий... Не пропустить бы только, что там этот клещ понапишет...

Часы-браслет, лежащие под рукой, уже натикали 11. Второй час пошёл, как вернулись с женой после ужина в кофейне «Роскошь». Маленькой, в деревянном домике на Штабной улице, но уютной, а главное — недорогой... Освободившись от поясного ремня, кинжала и черкески, сразу откинул тяжёлую крышку секретера, обтянутую изнутри зелёным сукном, закапанным кляксами. Вчера ещё собирался написать письмо детям...

Внизу, в общем зале, как и прошлой ночью, стояла тишина. Извлечённый из картонной коробки, почти уже со дна, листок почтовой бумаги «Сочевка» и взятая с полочки стеклянная ручка лежали забытые... Не придумал и первой фразы, как одолело вспыхнувшее вдруг желание перечитать черновик своей записки — убедиться, что всё изложено ясно и толково. Так, что и глупец поймёт, сколь необходима инспекция конницы... Почему же Романовский отмалчивается? И до каких пор, чёрт возьми, ему торчать здесь, дожидаясь, когда тот соизволит сообщить своё решение?! Тем более Олесинька завтра утром уезжает...