и случилось. Инок Чудова монастыря Пафнутий, ходивший в Новгород-Северский к тамошним святителям по поручению Иова, вернулся в Москву. Хотел прямо в патриаршие палаты идти, но подьячий Никодим перекрыл дорогу Пафнутию, власть проявил сверх меры, выведал, с чем пришёл, и сам к владыке поспешил. Никодим радовался, а вести нёс тревожные. Да спешил к Иову, чтобы заметил и за усердие обласкал. Да Бог шельму метит, и напоролся Никодим на Гермогена. Встретились митрополит-правдолюб и подьячий-клеврет. Давно не виделись, лет пять, поди, когда ревизскую сказку сочиняли патриаршие дьяки Казённого приказа. И всё по навету Никодима.

Теперь у Гермогена была сила, он это знал. И подьячий Никодим для него — муха, пусть и шустрая. Но жажды мести Гермоген не ведал. Лишь ожёг гневным взглядом, спросил посиневшего от страха Никодима:

— Чужое несёшь, вымогательством добытое? Или что иншее сам приготовил? Говори. Патриарх почивает.

У Никодима хватило ума не скрывать от Гермогена тревожных событий.

— Сказать пришёл, владыко, что вернулся из Северской земли инок Пафнутий и принёс весть о том, что 16 октября Гришка Отрепьев вступил на русскую землю.

Гермоген смерил Никодима презрительным взглядом, сказал просто:

— Спасибо иноку Пафнутию за ревностную службу. Жизнью рисковал, да не за почёт. Ступай и пришли самого Пафнутия через час.

Склонившись, Никодим попятился к двери, да так и скрылся за нею задом. А Гермоген не сдержался и суровыми словами проводил его из покоя:

— Ну-ну, поганец, быть тебе на дыбе!

Весть о вторжении в Россию Отрепьева, а кой для кого — царевича Дмитрия, встревожила-взволновала весь Кремль, всю Москву, да, надо думать, и всю Русь. И все принимали её по-разному.

Гермоген заметил с амвона Успенского собора, как у младших князей Голицыных да у братьев Басмановых сверкали радостью глаза. Видели они, поди, за далью, что идёт на Москву законный царь да с войском крепким. «Ишь, что усмотрели, ехидны! Разбойник идёт! Расстрига Гришка Отрепьев, а не Дмитрий!» — кричал в душе Гермоген. Осуждая за убийство в Угличе Бориса Годунова, он, однако, и в мыслях не допускал, чтобы на трон встал раскольник веры. «Да какой же он будущий самодержец, коли с ляхами да иезуитами на родной народ идёт?!» И гремело с амвона гневное слово Гермогена, страстное и искреннее. Да с ним он и будет идти, пока россияне не изгонят со своей земли чужеземные вражии силы.

— Предадим анафеме злого еретика и отступника православной веры, расстригу Гришку Отрепьева! Не дадим внести на святую Русь латинскую веру! Пре-да-дим а-на-фе-ме! — гремело слово митрополита под сводами собора.

А тут и печальное предвидение Гермогена сбылось.

* * *

Вернулись Катерина и Сильвестр в Москву, ходившие к Киевскому воеводе Василию Острожскому и по другим местам Польши. Как и было им велено, они тайно миновали заставу и пришли в дом священника Павла на Басманной улице. Старец Павел, очень похожий обличьем на Иова, поселил Катерину и Сильвестра не у себя, а во флигельке при церкви Святого Николы. Он накормил путников, оставил отдыхать, а сам, получив от Сильвестра грамоту Киевского воеводы, ушёл к патриарху.

Потом Сильвестр будет долго гадать, куда ушёл отец Павел, то ли в Кремль, то ли в иное место. А он как в воду канул. Тревога запала в души гостей. Вечером, как третьей ночи началу быть без Павла, Катерина сказала Сильвестру:

— Милый любый, нам время уйти. Ноне придут за нами...

Сильвестр и сам знал, что придут. Да всё выжидал. Теперь — край.

— В Знаменский монастырь надо... — ответил Сильвестр. — Идём же, люба.

Во флигеле было две двери. Одна — для всех, а Другая — тайная. На Москве тому каждый хозяин дома научен. Да и тати знают, что каждая изба, каждый дом загадку хранят. Разгадать её не всякий может. Так и в поповом флигельке. На задней стороне дома, в пристройках, в дровянике, тайная дверь в сад выходила. На ней большой замок висел снаружи. Какому шишу на ум придёт ждать у такой двери беглецов. Тронет рукой пудовую штуковину, держащую дверь, и уйдёт. Ан беглецам и на руку. Дверь-то на шатуне держалась. Затвор изнутри снизу отчинил, так она как колесо на оси повернулась: вылетайте птицы. И вылетели. Да не птицы, а два монаха.

До мужского Знаменского монастыря от церкви не так и далеко. Катерина и Сильвестр, зная Москву как свой двор, вскоре же очутились близ монастыря и стучались в ворота. Привратный страж открыл оконце, рассмотрел путников.

— Чего надо? — спросил неласково.

— Во имя Отца и Сына... К настоятелю Игнатию мы от патриарха, — начал Сильвестр.

Оконце тут же захлопнулось, загремел засов и открылась небольшая дверь. Сильвестр ещё шептал благодарственную молитву, а страж сказал: «Аминь» — и впустил путников за крепкие монастырские стены.

В полуночный же час к флигелю церкви Святого Николы подкрались пятеро, да не татей, а людей государевых, взломали двери, ворвались в покой, но напрасно.

А часом раньше на дворе князя Рубец-Мосальского, в чёрном каменном подвале скончался в муках священник Павел. И последний вопрос истерзанному старцу задал бывший митрополит Московский Дионисий. «Отец благочинный, во имя веры и законного царевича Дмитрия скажи, от кого получил грамоту Киевского воеводы?»

Священник Павел умер, но не назвал имени тех, кого прятал у себя по воле патриарха. И в палатах князей Рубец-Мосальских так и не узнали имени гонцов в Киев. Да утешились. Грамота была у них в руках, а в ней — заверение воеводы Киевского, что выдаст Москве Гришку Отрепьева, если в Киев придёт. Старший сын князя Рубец-Мосальского, в гнезде которого в смутное время было пристанище тех, кто готовил измену царю Борису Годунову, своей рукой порвал грамоту и бросил её в огонь.

В этот же час с подворья князей Рубец-Мосальских ушёл кузнец Игнат. Видел он муки священника Павла, слышал, чего добивались от него сын Василия, князь Андрей, и Дионисий. Он добрался до Кремля, и стражи отвели его к боярину Семёну Годунову. Игнат рассказал всё виденное, боярин Семён отпустил его и велел вернуться к Рубец-Мосальским. Сам же распорядился послать людей, но не в палаты князя, дабы схватить заговорщиков, а в церковь Николы, чтобы найти тех, кто вернулся из Киева. Боярин Семён всё ещё надеялся выполнить волю царя-племянника, поймать Сильвестра и Катерину. А то, что они ходили в Киев, так об этом Семён Никитович уже знал. Да вот же, не поймали птичек ловчие боярина