– Это не твоя забота. С Троцким поработает подготовленный человек, наш соратник, с запада. Нам необходимо обезглавить троцкизм в его логове, в Америке…, – у них имелся список американских соратников Троцкого. Первой значилась Джульетта Пойнц. Эйтингон скривился:

– Проклятая змея. Втерлась в доверие к СССР, работала в Коминтерне, ездила с миссиями в Китай, а теперь выступает с лживыми обвинениями. Ей мы займемся в первую очередь, и Миллером тоже.

Генерала Миллера, нынешнего председателя РОВСа, организации белогвардейцев в Европе, ждала судьба его предшественника, генерала Кутепова. Того похитили шесть лет назад, в Париже. Эйтингон участвовал в операции по его захвату. Петр тогда учился в университете, и ничего, разумеется, об этом не знал. Эйтингон коротко сказал: «Кутепова мы до Москвы не довезли, но с Миллером такой ошибки не сделаем».

Занять место Миллера в РОВС должен был давно завербованный советской разведкой, бывший белогвардейский генерал Скоблин, он же Фермер.

– В случае войны с Гитлером, – сердито сказал Эйтингон, – нам не нужна пятая колонна, бывшие русские. Они, уверяю тебя, сразу побегут записываться в нацисты.

Эйтингон и Петр не боялись, что Янсон, из Барселоны, перелетит к франкистам. Линия фронта проходила далеко от города. Чато поднимались в воздух только для тренировок.

– В Мадриде, – напомнил Эйтингон, – надо следить за Соколом. В столице английские летчики, интернациональные бригады, десять километров до позиций франкистов. Сам знаешь, сейчас в Испанию, кто только не едет, и анархисты и троцкисты. Сокол может ожидать связного, от своего руководителя, – мрачно заметил Эйтингон.

Москва пока не сообщала своего решения, однако они были уверены, что Янсон связан с Троцким. Он работал в Мехико, с Кукушкой, он получал от Троцкого наградное оружие. Сокол мог, все эти годы, скрывать свое истинное лицо.

– Кукушка тоже, – размышлял Петр, – в списках, осужденных по первому процессу, ее не значилось, но в Москве просто следят за ее связями. Они хотят ликвидировать шпионское гнездо одним ударом. Она никуда не денется, у нее дочь на руках. Дочь, наверняка, тоже заражена троцкизмом, с такими родителями…, – пока они летели в Мадрид, Петр, незаметно, разглядывал широкие плечи Янсона.

Дверь в кокпит оставили открытой, на всякий случай. Второй пилот и радист были вне подозрений, но Эйтингон и Воронов не хотели рисковать. Им совсем не улыбалось оказаться в расположении франкистов, если бы Янсон вздумал изменить курс самолета. В этом случае они бы начали стрелять, но у Сокола тоже имелось оружие. Он мог, до вылета, завербовать остальной экипаж. Только когда самолет сел в Барахасе, Эйтингон и Петр позволили себе отвести глаза от кабины пилотов.

Сокол был, как обычно, спокоен и приветлив. Он шутил с Петром, сожалея, что не увидит его брата. Им, изредка, присылали весточки из дома. Степан сообщил, что в рапорте ему отказали. Брат готовил выступление летчиков на большом авиационном празднике, в честь годовщины революции.

Петр не ожидал появления брата в Испании, но, все равно, облегченно выдохнул. Ему не хотелось, чтобы в Мадриде оказался человек, похожий на него, как две капли воды. С точки зрения работы такое было неудобно. Янсон, в разговоре с Петром, улыбнулся:

– Ничего. Скоро полетим в Москву, ты Степана увидишь, я семью…, – Петр заметил грусть в каре-зеленых глазах Сокола.

Янсон дождался радиограммы от жены.

Марта пошла в школу, в седьмой класс. Дочь приняли в пионеры. Анна работала в иностранном отделе ОГПУ. Иностранный отдел сейчас назывался седьмым отделом Главного Управления Государственной Безопасности, но Анна пользовалась привычным названием. Янсон долго вертел в руках бумагу. Радиограмму, конечно, полагалось, сжечь, что он и сделал. Перед расставанием, в Нью-Йорке, он хотел попросить Анну о каком-то знаке, в будущих радиограммах, который бы указывал, что жена и дочь в безопасности. Янсон оборвал себя:

– Зачем? Неужели ты не доверяешь советскому государству, своей колыбели? Анну вызывают на доклад, зимой вы увидитесь в Цюрихе…, – скомкав листок, он щелкнул зажигалкой. Янсон смотрел на пламя в медной пепельнице, думая, что весточку мог отправить кто угодно. Анна знала расстрелянных троцкистских шпионов, Зиновьева и Каменева. Янсон, в Петрограде, возил Зиновьева на форде, когда тот был председателем городского совета, после революции. Янсон выбросил пепел за окно.

Анна могла быть мертва. Он понял, что не хочет размшлять о таком, а тем более, о том, что могло случиться с дочерью, после ареста Анны. Он лежал в своей комнате, в домике, где помещались летчики, на барселонском аэродроме, слушая тишину ночи:

– Или она назвала иностранный отдел, как и раньше, пытаясь дать мне понять, что это она писала радиограмму? Анна не может быть троцкисткой, она чиста перед партией. Троцкий покупал ей аспирин и готовил чай. Она никогда не поддерживала его взгляды. Я бы знал, она бы выдала себя…, – Янсон затягивался папиросой:

– Не смей подозревать свою жену, такое бесчестно…, – по телефону с Анной было не поговорить. Ему оставалось надеяться, что в Москве все, действительно, в порядке. Он представлял Марту, в пионерском галстуке. Янсон, невольно, улыбался:

– Анна получит приглашение на Красную площадь, Марта увидит парад…,– он успокаивал себя: «Все будет хорошо».

В самолете, Воронов просматривал досье на генерала Миллера, полученное из Парижа: «Интересно, почему я хорошо справляюсь с языками? У Степана к ним мало способностей. Зато он разбирается в математике, в физике».

В детском доме преподавали немецкий язык. Вел уроки политический эмигрант, коммунист, покинувший страну после Гамбургского восстания. Петр начал заниматься в тринадцать лет. Через год подросток свободно говорил, с берлинским акцентом, похожим на речь товарища Фридриха, их учителя. То же самое случилось и с другими языками. По-французски Воронов объяснялся, как парижанин. Когда он начал учить французский, в университете, Петр, иногда, просыпался ночью, слыша далекие звуки. Он хмурился, пытаясь понять, кто это. Петр помнил сугробы на улице, старую избу, свет керосиновой лампы, и низкий, мужской голос. Человек пел песню, на французском языке.

– Это ссылка, – думал Петр:

– Туруханск, где мы с отцом жили. Странно, что я все запомнил. Нам со Степаном два года тогда исполнилось. Даже не Туруханск. Курейка. Деревня на Енисее. Это не Иосиф Виссарионович, он не знает французского языка. А кто тогда? Отец тоже не знал. Должно быть, их кто-то навещал, в ссылке…, – в биографии отца говорилось, что Семен Воронов трудился рабочим-металлистом, на Обуховском заводе. Ему негде было выучить французский язык.

Петр хотел спросить у брата, не помнит ли он такого гостя, но махнул рукой: «Ерунда. Детским воспоминаниям нельзя верить». Однако, он мог повторить слова, услышанные от неизвестного мужчины, во сне:

Как потом узнал Петр, это была французская колыбельная.