сердечушко: ни зашить тебе, ни обмыть тебя некому. Где что забыл - тут и оставил. Занесло тебя ветром да и колышет им, словно былиночку. А дорогого стоишь! Все-то видел, про многое слышал и про все так складно рассказываешь. Не то я - слабая девка, не то ты - сильный человек, и смотри, сколько ты этого горя вытерпел, как жив остался. И теперь тебе головушку приклонить негде: сквозь леса прошел и опять в лес хочешь. Съедят тебя серые волки. Очень мы благодарны тем, что изо всех девок ты взор свой на нас бросил и нас удостоил. Какой девке о вере толковать любо, когда ей козлов хочется ставить - плясать да веселые песни петь, а я вот не такая, я сколько хочешь могу сидеть и слушать. И люблю это даже, и сама кое-что домекнула, и еще того пуще нового хочется. Очень благодарны, что нас-то вот ты, экой человек, и посетил, и удостоил. Пущай-ка другие-то от зависти рвутся, кому тоже этого требовалось, пущай они метутся!

И по-деревенскому, и по-русски она «пожалела», то есть полюбила: сама пошла с Саввой в лес и мать свою увела.

В лесу Татьяна прижила сына Исаака, и когда потребовалось Савве идти назад, в леса пошехонские, поплелась девка за ним и сына потащила за пазухой.

- За Татьяной повалились и другие бабы, как рыжики в кузов, потому что прошли слухи, и сказывали, и доказывали Саввины бабы, что учитель их чудеса творит: вот прознало про него начальство, везде его ищут, но нигде ни сына, ни баб поймать не могут. Все это знают и видят.

- А отчего не изловят?

- У него така рубаха бумажна есть, что наденет он ее на себя и бывает невидим.

Как этому не поверить?! Не верила только Марфа Полетаева из деревни Морозовой, и то, говорят, потому, что давно уже была обольщена Саввой и подаяниями подкуплена; держала притон и числилась в скрытницкой вере. Зато когда эту Марфу исправник Ларионов строго допытывал о Савве, и грозил, и мучил, баба упорно закрывала следы и не выдавала, так что удобно выбрался Савва в пошехонские, а потом к учителям своим в вологодские леса.

Когда дошел туда до него слух о том, что, покинутая на бабьей слабости и разуме, вера стала колебаться и грозит полным падением (а к тому же и кстати из Вологды послали искать его и ловить), Савва вернулся назад в Каргопольский уезд.

На этот раз он показал и другой способ спасения и укрытия, спрятавшись не в лесу по р. Порме, со всех сторон окруженном болотами, и не в подземной келье, построенной благодетелями (в 5 верстах от устьвельского Погоста), а в жилом месте.

Крестьянин Троицкого прихода, деревни Дилева Алексей Иванов Друганин, 70-летний старик и рьяный проповедник филипповского учения, состоявший под надзором полиции, принял к себе наставника и вступил с ним в спор с вострым зубом и сердитым, косым взглядом.

- Мы ли не перекрещиваемся, мы ли от мирских не отчуровываемся, вкупе с ними Богу не молимся, и кто из церковников к нам приходит -совершенно крестим, чего ради и нас-то вы еретиками прозываете и третье крещение ты мне предлагаешь?

- И вот именно для этого, понеже находитесь христианской вере отступники.

- А почему ваша вера христианская и почему мы - отступники?

На словах был наставник искусен; в книгах дорылся до того, что и говорить иначе не мог, как по-книжному, по-печатному: не то он по книге читает, не то свои слова говорит.

- А посему и отступники, когда тысяча семьсот двадесят второго года ваши обязаны были сказками; тако же 1744 и 1745 гг. тоже обязаны были сказками, даже до сущего младенца, и они подписались только самим доживать, а впредь раскольнической прелести не распространять и никого к тому не учить, не точно посторонних, но и живущих в одном дому. Учителей потайных раскольников в дом не примать, но сыскивать и имать - тоже подписались. Подписались книг и печатных, и письменных в домах у себя не держать отнюдь. А где про то прознавали, то объявляли бы духовному правлению. Постой-ка, я дочитаю!

Савва вынул из мешка, из вороха книг, цветничек: без мешка учитель на проповедь не ходил и другим не советовал, так что теперь и у какой-нибудь старухи-скрытницы в крашенинном мешочке на боку лежит какая-нибудь «богодухновенная» книга, вместе с ней непременно свой складной медный образок, складная чашечка и непременно складная ложечка, всегда со свитком, которым всякий скрытник пользуется в видах остережения товарищей. Начетчик же всегда таскается с целым ворохом книг, на полях которых приклеены маленькие лоскуточки красного цвета, обозначающие те места книги, какие наиболее надобятся и требуются. Всякий лоскуточек на опытном, присмотревшемся глазе безошибочно вскрывает желаемую страницу, как и на этот раз.

- Детей крестить правоверным иереем, и седмилетие прешедших представлять в церковь к исповеди и Святых Тайн причащению. Смотри: при царе Петре ваши первыми подписались, в ваших странах для свободного и миролюбивого жития первыми надругались над христианской православной верой и за раскольничью прелесть согласились ее признать. У земного-то царя воеводы и воины когда чести и награды заслуживают? Не во время ли самых приступов даже до смерти ополчаются? А тем-то что бывает, что для своего спасения царевым врагам покоряются? А кольми паче у Царя Небесного: которые за его святую веру до крови пострижут, то и венцы получат, а которые отступят, то все от него будут изгнаны. Это ведь и по святому Евангелию так выходит. Могут ли такие-то христиане яве другим благодать преподать? Вот чего ради крещение и покаяние ваше не вменяется. Хочешь, от Божественного писания покажу?

Это-то и надо было.

- Да показывай ты, только по моей книге, в ваших-то чего-чего не нагорожено! Толкуй и спорь без обману.

Понадобился Номоканон, Кормчая, Евангелие поучительное, Евангелие благовестное, Кириллова книга, Сборник большой, книга Ефрема Сирина -не Бог знает что: у всякого начетчика найти можно, а у такого, как Алексей Иванов, и подавно.

По Номоканону вышло, что всякого белорусца - хоть и поп крестил, да молится этот поп за папу - перекрещивать надо сызнова: и еретическое отрицание ему говорить, и молитвы все говорить, и младенческое отрицание, как еретику.

По Кормчей вышло, что если кто принудит своих рабов вместо себя послужить идолам, то обязан совращенный раб один год каяться, а совративший его - три года.

По Толковому Евангелию выходило так, что