Они редко задерживались в одном месте дольше, чем на месяц-другой. Во время переезда все устраивали так, чтобы не оставить никакого впечатления — чтобы никто их не запомнил. В принципе, семья могла бы вернуться в тот же город через несколько лет, и даже поселиться в прежнем доме — все равно их бы встретили как полных незнакомцев. Впрочем, этим они не занимались.

— Мы не оставляем за собой следов, — говаривала мать, когда Джинни была еще ребенком.

Девушка помнила, с каким старанием пыталась завести себе друзей, познакомиться с мальчиками. Но потом вышло так, что ее семья — измученная, выжатая — слишком долго задержалась в одном городишке, и они нарвались на собственные фокусы с памятью. Матушка куда-то делась — попросту пропала, словно ее стерли с громадной школьной доски. Через пару недель исчез и отец. Возможно, они угодили в лапы сборщиков, типа того мужчины с серебряным долларом. Или Главка. А может, родители принесли себя в жертву, чтобы спасти дочь. Ответа она уже не узнает. Как если бы ее родители никогда не существовали на свете. Этому не было доказательств — если не считать библиотечного камня.

Оставшись сиротой, владея лишь сум-бегунком, она начала видеть странные сны — и узнала, что умеет пермутировать.

Пройден большой путь. Жизнь превратилась в один долгий кошмар: обе ее жизни, здесь и там. Как странно, что из-за того места она очутилась в нынешней ситуации.

Через несколько недель после исчезновения отца Джинни села на рейсовый автобус дальнего следования и провела несколько суток, разглядывая из окна бесконечную цепь влажных лугов и холмов. В Филадельфии довелось пожить на улице. Выяснилось, что бомжи забывают все подряд, даже при самых благоприятных условиях. Девушка решила, что ей нужно нечто иное.

Вскоре она автостопом добралась до Балтимора, где с доски объявлений сорвала клочок бумаги, и тем же вечером прибыла со своим рюкзачком в один из дряхлых щитовых домишек, где обитали готы и рейверы, — настроившись пожить здесь подольше, как бы пустить корни, оставить за собой хоть какие-то следы. Впервые после исчезновения родителей она чувствовала себя комфортно, дома — некоторое время. Пока не позвонила по номеру, найденному в газетном объявлении…

Джинни подняла взгляд на голую стену, лупившуюся краску, тени, медленно передвигавшиеся подоскам.

— Ты это сама выбрала? В прошлом было лучше?

— Кто ты? — вскрикнула девушка.

Молчание. Дурацкий вопрос. Она и так уже знает ответ — хотя он не несет в себе большого смысла.

— Тогда кто я? Ничего не помню до звонка по тому номеру — в этом дело? Кем были мои родители? Не могла же я просто выскочить ниоткуда, ведь так?

Вежливое ожидание.

— Ну хорошо, — гневно сказала Джинни, решив проверить допустимые пределы. — Вы этого хотели, так что не обижайтесь. Допустим, я пришла из страны, именуемой Тула. Это большой остров к северо-западу от Ирландии. Последний контакт с внешним миром состоялся в эпоху… м-м… Второй мировой. Немцы оккупировали мой родной остров, но мы их выбили еще до окончания войны… На холмах и в горах стоит множество громадных каменных замков. Мои родители работали в одном из королевских дворцов на южном побережье, и мне разрешали играть в замках, где прятались принц и принцесса. Переезжать приходилось каждый день. Страшно было всем, но только не моей семье. Мы с братьями — у меня трое братьев, — мы часто летали на планерах со скал, и однажды я сломала руку…

Кто-то рассмеялся — за спиной, кругом, — веселясь от ее самонадеянности. Рука девушки заныла, и с болью нахлынули воспоминания: широкие луга у подножия каменного замка, пурпурно-бурого под сенью камышовой кровли, сладко пахнущей в свежем воздухе весны… вкус меда прямо из сот; беспокойство отца — местный врач вправлял ей кость без анестезии; на руку наложили припарку из топленого сала с чистотелом, затем обернули в пропитанные воском льняные полотенца, закрепили шиной из двух гладко выструганных белых сосновых дощечек…

Вирджиния — «непорочная» — так ее назвали в честь Королевы-девственницы, Елизаветы I, которая в свое время предложила союз Туле, нуждаясь в их помощи в борьбе с испанцами. Союз расцвел в эпоху короля Якова I.

Джинни улыбнулась — ей дали возможность выбирать. Она, можно сказать, чувствовала, как замечательный, ярко расцвеченный хвост истории и воспоминаний тянется за ней… вибрирующее прошлое оживает… запах, цвет и вкус борются между собой за право зафиксироваться на месте…

Все реально — здесь не просто ее воображение!

— Господи, — тихо сказала она, и голос эхом отразился от стен. — Значит, это правда?

Девушка впервые испытывала такое чувство легкости и свободы. Даже голова кружилась. Она пермутировала судьбы, только в обратную сторону.

И здесь вдруг до нее донеслось мягкое возражение.

— Да, это чудесно — великолепно протянутая нить — но она слишком далека от того места, где мы находимся сейчас. Ее невозможно согласовать. Пока невозможно. Попозже…

Замечательная история поблекла столь же быстро, как и появилась, хотя на языке все же остался привкус меда, словно награда за смелость.

— Ты существуешь, да? — прошептала Джинни. — Ты существуешь, и ты прекрасна. Но ты больна… умираешь, потому что Вселенная больна и умирает. Так?

Нет ответа.

— Раз это правда — можно мне получить другое прошлое? Лучшее, более счастливое прошлое?

Здесь не требовалось ответа. Джинни потрогала шкатулку в кармане.

— Когда я родилась? — внезапно прозрев, спросила она.

— Я пробыл здесь долго, — сказал Даниэль, обращаясь к нависшей тишине. — Тысячи лет. Миллионы. Не все, конечно, помню, но досюда я догадался. И сейчас я произношу эти слова лишь для того, чтобы скоротать время, потому как вся эта дешевая ерунда выеденного яйца не стоит. Если на то пошло, я чуть-чуть только помню, что было до моего прыжка в Чарлза Грейнджера. В этом-то и проблема — вещи, которые приходилось делать, чтобы вырваться из гиблых, отмирающих мест, — большими скачками. Сейчас остался лишь один путь, один выход. — Он резко махнул рукой. — Сквозь Терминус, проскочить на ту сторону, какой бы они ни была. Вот и вопрос… Кто пройдет туда, а кто застрянет здесь? Может статься, ты не знаешь, потому что это не твоя работа. Но если такое кому-то под силу, то считай меня своим билетом, садись на закорки. — Тишина, казалось, стала глубже. — Это ты, Алебастровая Княжна?

Даниэль испытывал чувство резкого дискомфорта. В комнате что-то есть — оно просто отмалчивается. Как жаль. Ему никак не удавалось вспомнить нечто важное — нечто жизненно важное.

— Послушай, это как бы мой кастинг, да? Те, остальные — они говорят, что им грезится другой город. А мне нет. Так отчего мной заинтересовались эти монстры — Моль, Уитлоу, Главк или кто там еще. Что я могу им дать? Камень? Я даже не помню, как он стал моим. Кажется, пришлось кого-то убить. Вот почему он всегда возвращается ко мне. Кому-то надо умереть.