Он коротко вздохнул — начинала кружиться голова.

— Я — сумасшествие, которое скачет от человека к человеку. Я предатель, лжец, я сам уничтожал, меня пытались уничтожить, но я всегда спасался. Так кто же я такой?

Даниэль закрыл глаза. В затылке прорезалась сильная боль — от тоски и надежды.

— Мы ведь еще не скоро увидимся, я не ошибся? — прошептал он в пустоту.

Джереми нашел отца лежащим на полу ванной. В мотель прибыли врачи. В голове Райана лопнул какой-то сосудик — отца разбил паралич, речь сделалась неразборчивой.

Райан не разу больше не упоминал Бледного Попечителя. В больничной палате Джереми услышал от него:

— Спаси мать. Всегда ее помни.

Без объяснений.

Джек делал свой выбор — вечный упрямец. Он любил родителей и хотел во всем быть похожим на отца.

Три дня спустя очередной удар убил Райана. Отца не стало. Одно дело дурачить простаков на потеху зрителям, развлекать их яркостью игры, и совсем другое — построить собственную жизнь на прочном, чудесном фундаменте воспоминаний, как хороших, так и плохих: жизнь без прорех, болезненную, но настоящую.

Гипс сняли как раз перед похоронами. Фокусники, комики, баскеры и актеры прибыли со всего штата Вашингтон, кое-кто из Орегона и Айдахо. Джереми даже не представлял, до какой степени отца любили — очередное свидетельство того, как мало ему было известно о действительно важных вещах.

Перед тем как покинуть мотель, Джереми открыл отцовский рундучок. Внутри он обнаружил стопку книг в бумажных обложках — по большей части романы Клайва Баркера и Джека Керуака (вот откуда он взял себе псевдоним), — три пары костюмов, пять комплектов сменного нижнего белья, из которых ему ничего не подошло, и серую шкатулку в бархатном мешочке. В ящичке хранился покореженный камень, как бы обоженный, но с крошечным красным глазком, который тускло светился в темноте.

«Бродячий» камень.

Сум-бегунок.

Райан никогда не рассказывал, где его раздобыл. Возможно, он принадлежал матушке.

Удача Джека переменилась. Не то чтобы она ему улыбнулась — во всяком случае, не по большому счету, — но все же переменилась.

— Мне бы хотелось… быть маленькой девочкой со множеством друзей, и чтобы я ходила в хорошую школу с хорошими учителями… чтобы я была просто нормальной девочкой. Да, мне бы хотелось вырасти нормальной, полюбить — без каких-либо снов… Мы с Джеком должны влюбиться друг в друга? Потому что ничего такого не происходит — по крайней мере, пока что…

Снаружи светлело небо. Окно под потолком поблескивало желто-зеленым светом, но Джек не знал, означает ли это утреннюю зарю. Не важно. Вероятно, рассветы вообще закончились. Не надо вставать и заниматься делами — ему и так вполне комфортабельно.

— Сколько еще нужно ждать?

Окно отбрасывало расплывчатый серебристый прямоугольник на противоположную стену.

Никакой реакции, и вдруг…

— Какое у тебя другое первое воспоминание?

Ответ нашелся на удивление быстро.

— Что-то меня несет. Я маленький, еще не знаю многих слов. Открывается дверь — дверь странная, она словно бы тает. А сейчас — я вижу мать и отца, только их не так называют — но все равно они мне как родители. Они меня любят. Заботятся. Их у меня отберут.

Он горько нахмурился, скрестил ноги, попробовал откинуться на спинку стула, но тот опасно затрещал, и Джек прикусил указательный палец. Только что сказанное не имело смысла, хотя от него веяло реальностью, подлинной и неоспоримой.

— Ты ведь об этом спрашиваешь. О моем другом первом воспоминании. Помню себя маленьким. А вот тут, сейчас, я не помню себя во младенчестве. Здесь я менее реален, чем в снах… Это неправильно. Идиотизм. Поверь мне на слово, это трижды идиотизм.

Джереми оглянулся по сторонам, внезапно перепугавшись — стало страшнее, чем в завязанном мешке на дне мини-фургона, чем на трансформированной улице, когда он, мокрый и покрытый синяками, лежал возле сточной канавы, уронив в нее руку…

— Это тебя называют Мнемозиной?

По комнате пронесся вихрь — холодный, но вполне дружелюбный, дергающий его за рубашку, за штанины… Игривый. Печальный. Джереми моргнул, поерзал на стуле, затем решил просто сидеть и слушать. Негромкий шелест пришел снаружи, напоминая скорее звук ссыпаемого песка, чем шорох ветра — и больше ничего. Падающий песок или бесконечный набег крошечных волн на пляж. В комнате стемнело. Никакого рассвета за окном. Джереми — нет, он вновь стал Джеком — понятия не имел, сколько прошло времени.

Он кинул взгляд через плечо.

— Эй?

Окно напоминало яму — даже рамы не видно, еле различима стена. Заметно похолодало.

— Все, что мне известно — ложь, — улыбнулся Джек, складывая руки на груди. — Понял. Я готов.

Он не мог просто так встать и покинуть комнату. Это означало бы, что он трус, что не способен пройти дурацкий тест, который все равно ничего не значил…

Часами спустя:

— Я отпрыгиваю от плохих ситуаций. Любой бы так поступил, кабы умел.

— Кого ты защищаешь — и кого ты оставляешь позади? Куда ты идешь, когда прыгаешь, — в свое другое «я»? Сколько всего тебя существует?

Джека пробил пот.

— Не знаю.

Он обтер лоб, затем щеки. Кто-то, откуда-то шепчет какие-то слова через дырку или крошечный динамик. Хватит заниматься чепухой. Он хотел бы избавиться от иллюзии, что умеет прыгать (эта мысль всегда казалась безумной), — хотел бы отказаться от воспоминаний о темном, рассыпающемся мире и о том, что лежит за мембраной (откажемся от всего, нет проблем!) — позабыть про Главка и толстуху с ее осами (вот это пожалуйста, он не против)… Забыть про мерзлый, заикающийся город за стенами этого склада, про дам из литературного кружка, даже про Эллен, доктора Санглосс и Бидвелла. Он готов их всех выбросить из головы — ну, разве что кроме Джинни. Только пусть больше не задают этих вопросов, потому что он искал на них ответы годами. Сколько собственных ипостасей он предал, лишь бы избежать их боль, перепрыгивая на более счастливые, безопасные пряди?

— Я не могу быть всеми нами одновременно. — Джек попытался рассмеяться. — У меня голова лопнет!

Может, он попросту не то вспоминает? Может, он вообще не выбирался из мини-фургона? Что, если все это время заполнено ложью, иллюзией? Главк его мучает — они держат его взаперти, разматывая фатумы с осиными крыльями, — вот почему, скажем, доносится шелест… эта узкая комната окружена осами, их так много, что даже свет не пробивается в окно… Кто знает?

Джек попробовал засмеяться, но вышел звук, напоминающий хруст плотной бумаги.

Впрочем, если допустить, что Главк реален, то Джереми Ромер — Джек Ромер — особенный, обладает особым талантом, видит особые сны. Главк ничуть не более убедительное объяснение происходящему, чем, допустим, Бидвелл или пресловутая Мнемозина, или кто там еще. Может, они вообще одно и то же. Безумие не нуждается в логике или правилах.