— Нет! — кричит она и делает так, что пол поднимается, бросает ее обратно к дверям. Захлопывает их и вынуждает все кусочки оставаться на месте.

Двенадцать проснувшихся. И Мальвина, Комайд и вновь прибывшие.

Таваан стискивает зубы от гнева и отчаяния. Слезы текут из ее глаз и падают на пол.

«Какой ужасный выбор, — думает она. — И какой ужасный конец».

Таваан собирает все силы, переводит дух и кричит.

* * *

Ивонна, Шара и Тати вздрагивают, когда девушка у дверей начинает кричать.

— Да что происходит? — говорит Ивонна, но больше ничего не успевает, потому что кресло Шары начинает двигаться само, скользя к камину, и подхватывает Ивонну и Тати, которые обе падают на Шару с глухим ударом.

Ивонна вскрикивает от изумления, но видит, что в комнате движется не только кресло: все кровати с детьми возле камина тоже едут к выходу, как будто всю комнату перевернули набок, сбросив мебель в угол, и Мальвину заодно.

Пока они скользят к выходу, Ивонна замечает, что многие кровати не шевелятся. Дети в них еще спят — значит, движутся только те, кто уже проснулся.

Ивонна думает: «Но что случится с остальными?»

У нее нет времени на удивление, потому что в следующую секунду кресло выкидывает ее, Тати и Шару через камин, и они кувырком летят по странному проходу обратно к будке, пока не…

Ивонна приземляется на траву возле будки, за нею следуют Тати и Шара, которые валятся на Стройкову, вышибая из нее дух. Они откатываются в сторону за миг до того, как наружу кувырком вылетает горстка детей — все, кого успели разбудить.

Мальвина не собирается лежать без движения. Едва ударившись оземь, она вскакивает и, шатаясь, бредет обратно к проходу, как будто сражаясь с невидимым ветром.

— Нет! — кричит она. — Я тебе не позволю! Только не так, не так!!

Ивонна все еще видит далекий голубой квадрат каминного входа на другом конце «коридора». Свет внутри него дрожит, как пламя свечи на ветру. Ивонна не понимает, откуда она это знает, но ей очевидно, что в далекую комнату что-то просачивается через выбитую дверь и заполняет помещение, словно ядовитый газ, — что-то невидимое и ужасное…

С того конца доносится крик:

— Тулвос! Я люблю те…

Жуткий грохот. Далекую комнату наводняет тьма. Потом раздается жуткий звук, который врезается в память Ивонны: десятки детей вскрикивают разом.

И «коридор» погружается во тьму. Крики обрываются. Мальвину отбрасывает, словно перед ее лицом взорвалось десять тонн взрывчатки, и она приземляется на поросший травой холм.

Наступает тишина.

Мальвина кашляет, с трудом поднимается на ноги.

— Нет, — шепчет она. — Нет, нет! — Она бежит обратно к будке, но обнаруживает, потрясенная, что теперь это всего лишь четыре слепые деревянные стены — ни больше ни меньше. — Нет! — кричит она. — Нет, нет, нет!

Мальвина начинает бить кулаками по стенкам будки, истерически всхлипывая. Ивонна встает и хватает ее, прижимает руки к бокам.

— Прекрати, — говорит Ивонна, твердо, но нежно.

— Она закрыла дверь! — кричит Мальвина. — Она нас вышвырнула и закрыла дверь, он там в ловушке вместе с нею!

— Прекрати, — снова говорит Ивонна.

Мальвина продолжает вырываться.

— Я должна вернуться! Я должна ей помочь! Я должна, должна!

— Хватит! Ты сделаешь себе больно.

— Заткнись! — плачет Мальвина. — Закрой свой рот, закрой свой гребаный рот! — Она пинает стены — раз, другой. — Отпусти, отпусти меня! Отпусти сейчас же! — И она начинает рыдать.

Все сидят и молчат, пытаясь понять, что именно произошло.

— М-мама? — говорит Тати, выпрямляясь. — Ты в порядке? Ты… ты на самом деле жива?

Шара садится — резко, с удивительной силой — и хватает Тати за руки, тянет, лихорадочно разглядывает запястья, предплечья, шею и лицо.

— Ты в порядке? — спрашивает Шара. — Тебе больно? Тати, говори: тебе больно?

— Мама, хватит! — говорит Тати. — Я в порядке, в порядке! Это я должна спрашивать, больно ли тебе, ведь ты та, кто у…

Тати не успевает договорить, потому что Шара заключает ее в объятия, крепко сжимает и начинает плакать.

— Я думала, что никогда тебя не увижу, — шепчет она. — Я думала, что никогда-никогда-никогда тебя снова не увижу. — Хоть Шара плачет, ее руки продолжают ощупывать спину и шею Тати в поисках скрытых травм.

— Я в порядке, — повторяет Тати, которую разрывает надвое от ужаса и замешательства. — Но… что это было?

Один из детей, парнишка лет пятнадцати, встает и подходит к двери будки.

— Мальвина? — говорит он. — Что происходит? Мы спали, а потом… потом оказалось, что он приближается…

— Что происходит? — свирепо повторяет Мальвина. — Что происходит?! — Она издает звук, нечто среднее между всхлипом и смешком. — Мы, мать твою, проиграли — вот что происходит! Мы проиграли! Он заполучил всех остальных, всех до единого!

— В каком смысле? — спрашивает мальчик. — Что… что нам теперь делать?

— Что нам делать? Тут ничего не поделаешь, — говорит Мальвина. — Разве ты не видишь? Теперь остались только мы. — Она моргает, словно осознавая, что сказала только что. И повторяет тише: — Теперь остались только мы.

* * *

Один в маленькой комнате, могучий Ноков ест досыта. Он ест жадно, вожделенно, с пылом, которого никогда раньше не знал. Он и не думал, что одержит такую победу, такую полную и безупречную победу, и сотни братьев и сестер будут лежать у его ног…

Он растет, становясь все больше и больше. С каждой смертью — новые владения. С новыми владениями — новые силы.

Ноков меняется.

Он змей, громадный и ужасный.

Он великий ворон с крыльями из чистейшей ночи.

Он длинный, поджарый волк, чья пасть пожирает свет и саму жизнь.

Он огромный вулкан, извергающий пепел в рассветное небо.

Он много вещей, идей, концепций, слившихся воедино, затерявшихся в ночи.

Ноков ест. Голод его неутолим, а его возмездие беспощадно.

«Все ваши счастливые жизни, — думает он, бросаясь от кровати к кровати, — все ваши дни, свободные от мучений. Я покажу вам то, что показали мне. Я поделюсь с вами своей болью».

Когда последний хныкающий ребенок исчезает в бесконечной бездне первозданной ночи, Ноков обнаруживает, что все еще не полон, не завершен.

Ему нужно больше. У него должно быть больше.

Он слышит шаги позади. Он оборачивается, что занимает некоторое время — он уже не просто ребенок, а до жути массивное, колышущееся существо. Он видит своего слугу у двери, своего сенешаля-калеку.