Не считая любимых порносайтов, которые, впрочем, были трогательно наивны по сравнению с теми, к которым обращался Джоуи в минуту нужды, у Джонатана не было никакой сексуальной жизни. Да, он был настоящим ботаником, но ведь даже еще большие по сравнению с ним зануды находили себе пару. Он был чудовищно неловок с девушками, неловок до такой степени, что они утрачивали к нему интерес; когда Конни познакомилась с ним, то оказалась единственной, рядом с кем Джонатан мог расслабиться и побыть самим собой. Несомненно, то, что она целиком и полностью посвятила себя Джоуи, избавило Джонатана от необходимости производить на нее впечатление и от тревожных мыслей о том, что ей чего-то от него надо. Конни держалась с ним как старшая сестра, но притом куда любезнее и внимательнее, чем Дженна. Когда Джоуи был на занятиях или в библиотеке, она часами играла с Джонатаном в компьютерные игры, искренне смеясь над своими промахами и увлеченно выслушивая его объяснения. Хотя постель с любимой детской подушечкой была для Джонатана святыней, как и потребность в девятичасовом сне, он молча выходил из комнаты, прежде чем Джоуи успевал попросить. Когда Конни вернулась в Сент-Пол, Джонатан сказал другу, что его девушка просто замечательная, очень красивая и вдобавок с ней так просто. Джоуи впервые начал гордиться Конни. Он перестал считать ее своей слабостью, проблемой, которую нужно поскорее решить во имя удобства, и наконец взглянул на Конни как на свою спутницу, чье существование можно не скрывать от друзей.

— Один вопрос, Джоуи, — сказала мать во время давнего телефонного разговора, в те дни, когда они с Конни присматривали за тетей Эбигейл. — Можно задать один вопрос?

— Смотря какой.

— Вы с Конни не ссоритесь?

— Мама, я не собираюсь это обсуждать.

— Тебе неинтересно, почему я спрашиваю? Совсем неинтересно?

— Ничуть.

— Потому что вы просто обязаны ссориться. Странно, если вы ладите.

— Да уж, с такой точки зрения у вас с отцом идеальная жизнь.

— Очень смешно, Джоуи.

— Зачем нам ссориться? Люди ссорятся, когда не могут договориться.

— Нет, люди ссорятся, если любят друг друга, но при этом обладают сформировавшимися характерами и живут в реальном мире. Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что постоянные ссоры — это хорошо.

— Да, ссор должно быть ровно в меру, я понял.

— Если вы ни разу не ссорились, спроси себя почему. Вот что я имею в виду. Спроси себя, где затаилась фантазия.

— Нет, мама, прости, я не намерен это обсуждать.

— Спроси, кто поселился в твоем сердце. Если ты меня понимаешь.

— Честное слово, я сейчас повешу трубку и целый год не стану тебе звонить.

— Задумайся, на что ты не обращаешь внимания…

— Мама!

— Короче, вот что меня интересовало. Теперь вопрос задан, и повторяться я не стану.

Хотя Патти вряд ли могла похвалиться счастливой жизнью, она упорно продолжала навязывать Джоуи собственные правила. Возможно, она пыталась защитить сына, но, с его точки зрения, это был сплошной поток негатива. Особенно мать «беспокоило» то, что у Конни нет друзей, не считая Джоуи. Мать вспомнила свою безумную приятельницу студенческих лет, Элизу, у которой тоже не было друзей, и намекнула, что это — тревожный знак. Джоуи ответил, что у Конни есть друзья, а когда мать попросила назвать их имена, он демонстративно отказался обсуждать то, о чем она не имеет понятия. У Конни действительно были старые школьные подруги, две или три, но она заговаривала о них лишь затем, чтобы покритиковать за мелочные интересы или нелестно отозваться об их уме — сравнительно с интеллектом Джоуи. Он так и не запомнил, как зовут этих подруг. Таким образом, мать получила некоторое преимущество. Ей как никому другому следовало бы помнить, что не стоит растравлять рану, но либо ее намеки били без промаха в цель, либо Джоуи стал чересчур восприимчив. Достаточно было лишь упомянуть о предстоящем приезде Кэти Шмидт, давней подруги матери по баскетбольной команде, чтобы Джоуи услышал в этом несомненную шпильку в адрес Конни. Если он пытался уличить Патти, мать немедленно пускалась в психологические рассуждения и просила сына задуматься, отчего он столь чувствителен в этом вопросе. Заставить ее замолчать можно было лишь одним способом — спросить, скольких друзей она сама завела после колледжа (ответ: ни одного). Но Джоуи недоставало на это сил. В результате мать нечестным образом обретала финальное преимущество в любой ссоре — Джоуи жалел ее.

Конни не питала к его матери подобной неприязни. У нее была масса поводов жаловаться, но она всегда молчала, и от этого нечестное поведение Патти становилось еще очевиднее. В детстве Конни добровольно, безо всяких понуканий со стороны Кэрол, дарила Патти самодельные открытки на день рождения. И каждый год та восторгалась ими — до тех пор пока Джоуи с Конни не стали любовниками. Конни продолжала посылать их и после того, как они с Джоуи сошлись; будучи в Сент-Поле, он видел, как Патти открывает конверт, с каменным выражением лица читает поздравление и откладывает открытку, словно мусор. В последнее время Конни в добавление к открытке начала посылать Патти маленькие подарки — серьги или шоколад — и получала в ответ столь чопорные и неестественные изъявления благодарности, как будто они были почерпнуты из какого-нибудь официального отчета. Конни делала все, что могла, чтобы снова понравиться Патти, но добиться этого можно было лишь одним способом — перестать встречаться с Джоуи. Она была чистосердечна, а Патти буквально вытирала об нее ноги. Джоуи женился на Конни в том числе и потому, что был уязвлен этой несправедливостью.

Некоторым образом именно несправедливость заставила его стать республиканцем. Патти крайне высокомерно относилась к Кэрол и Блейку и ставила в вину Конни даже то, что она с ними живет. Патти не сомневалась, что все благоразумные люди, включая Джоуи, имеют сходное суждение о людях, находящихся на более низкой социальной ступени. В республиканцах Джоуи нравилось то, что они не презирали людей так, как либеральные демократы. Они ненавидели либералов, да, но лишь потому, что те начали первые. Их попросту тошнило от безмерной снисходительности сродни той, с которой его мать относилась к Монаганам. За последние два года Джоуи постепенно поменялся местами с Джонатаном в их политических спорах, особенно по поводу Ирака. Джоуи утверждал, что вторжение было необходимо, чтобы защитить нефтяные интересы Америки и отнять у Саддама оружие массового поражения, тогда как Джонатан, который летом работал сначала в редакции «Хилл», а потом в «Вашингтон пост», в надежде сделаться политическим обозревателем, выказывал крайнее недоверие к Фейту, Вулфовицу, Перлу и Чалаби, настаивавшим на войне. Оба с удовольствием поменялись ролями и стали некоторым образом отщепенцами в своих почтенных семействах — Джоуи говорил как отец Джонатана, а Джонатан — как отец Джоуи. Чем сильнее Джоуи хотелось быть рядом с Конни и защищать ее от материнского презрения, тем уютнее ему было в рядах ярых противников снобизма.

Почему он вообще сошелся с Конни? Единственный разумный ответ — потому что он ее любил. У него была возможность отделаться от девушки — точнее, он сам сознательно создал целый ряд таких возможностей, — но вновь и вновь, когда наступал критический момент, Джоуи предпочитал оставить все как есть. Впервые шанс представился, когда он уехал учиться. Затем — год спустя, когда Конни последовала за ним в Вирджинию, в Мортон-колледж. Теперь Джоуи мог с легкостью навещать ее, приезжая из Шарлоттсвилл на «лендкрузере» Джонатана (тот одобрял Конни и с легкостью одалживал свою машину). Кроме того, Конни встала на путь превращения в нормальную студентку, у которой есть собственная жизнь. После второго визита в Мортон — большую часть времени они провели, прячась от соседки по комнате, кореянки, — Джоуи предложил, ради ее же блага (поскольку Конни, судя по всему, нелегко было приспособиться к жизни в колледже), снова попытаться разорвать зависимость друг от друга и на некоторое время прекратить общение. Предложение не то чтобы было неискренним — пока что он еще не вычеркнул совместное будущее из своих жизненных планов. Но Джоуи вел много разговоров с Дженной и надеялся провести зимние каникулы в Маклине, с нею и Джонатаном. Когда Конни незадолго до Рождества прослышала об этих планах, Джоуи спросил, не хочет ли она поехать домой в Сент-Пол и повидаться с родными и друзьями (как это делают все нормальные первокурсники). «Нет, — ответила она, — я хочу быть с тобой». Подгоняемый перспективой провести время с Дженной и поощренный приятным знакомством, которое внезапно состоялось на недавней полуофициальной вечеринке, он обошелся с Конни сурово. Девушка так горько рыдала в трубку, что у нее началась икота. Она сказала, что не хочет возвращаться домой к Кэрол и малышам, но Джоуи заставил ее поехать. Хотя на каникулах они с Дженной почти не общались — сначала она каталась на лыжах, а потом отправилась в Нью-Йорк к Нику, — он следовал своей стратегии вплоть до того вечера в начале февраля, когда Кэрол позвонила ему и сообщила, что Конни бросила колледж и вернулась домой еще более подавленная, чем прежде.