только и жду, что генерал-адъютант Кокошкин заключит меня в тюрьму, на том основании, на каком он заключил меня в городских стенах!

Больной, призываемый в деревню болезнью жены и разными делами, я близок к совершенному отчаянию, которое самую жизнь делает мне несносною!

Господин министр просвещения в последнем отчете своем назвал нашу литературу сиротствующей[1611]. Иностранные литераторы и путешественники, здесь находящиеся, едва верят, чтоб полиция назначила литератору срок к окончанию сочинения и, не основываясь ни на одном законе, стесняла личную свободу, запрещая выезд из города, особенно когда литератор представляет свидетельство о болезни, от которой жизнь его находится в опасности, и доказывает, что он уже кончил большую часть труда, за который его столь жестоко преследуют! Великий Тацит сказал великую истину: «Sic ingenia studiaque oppresseris facilius quam revocaveris»[1612]. Я делаю, что могу, по силам и по времени, и никогда бы не довел себя до просрочки, если б не был принужден сочинять трижды одну повесть! Эта работа почти превышает силы человека!

От правосудия и человеколюбия Вашего Высокопревосходительства смело надеюсь защиты и покровительства! Благоволите предписать господину генерал-адъютанту Кокошкину выпустить меня без замедления из столицы в Дерпт, к моему семейству. От этого зависит не только удовлетворение Лисенкова, столь сильно покровительствуемого генерал-адъютантом Кокошкиным, но спокойствие моего семейства и самая жизнь моя[1613].

[Май или июнь 1842]

2

Ваше Высокопревосходительство, милостивый государь, Лев Алексеевич!

Веря в Ваше правосудие, бескорыстный патриотизм и любовь к общему благу, как в существование Бога, я с полным упованием на облегчение моей судьбы прибегаю к Вашему Высокопревосходительству и всепокорнейше прошу выслушать меня.

Продав мое родовое имение в западных губерниях, за восемнадцать лет пред сим, я купил недвижимое имение Карлово, возле самого ученого Дерпта, представляющего мне множество вспомогательных средств к моим занятиям. Это было первое покушение[1614] со стороны человека, не принадлежащего к касте инкасов[1615] или браминов[1616], т. е. лифляндского дворянства, к водворению в заповедной стране. Изгнать меня оттуда, посредством выкупа имения, по праву Näherecht[1617], было инкасам или браминам невыгодно, потому что я за имение заплатил дорого, а гордые наследники имущества баронов Левенвольдов и других правителей России не выдадут лишнего гроша даже на пищу своему тщеславию! Проводя только часть лета в моем скромном уголке, я беседую более с природою и моими книгами, чем с людьми, хотя по врожденному чувству люблю немцев, т. е. честных и умных, и всеми мерами старался и стараюсь угождать туземцам, которые даже в излияниях дружбы сознавались мне, что они, желая мне всякого добра, рады были бы выжить меня из Лифляндии единственно для примера другим, чтоб отбить охоту у русских дворян приобретать владения в той стране. Испытал я самые бессмысленные гонения! Например: повара моего брали под стражу на рынке и отнимали у него купленную им провизию, ссылаясь на постановления гермейстерских времен[1618], т. е. XIV века, когда в стране была междоусобная война между Land und Städte, т. е. городами и мызами, и когда города, будучи в вечной осаде, запрещали вывозить за городские стены съестные припасы. Эти обветшалые постановления город вздумал возобновить в отношении ко мне одному: после того город затеял со мною тяжбу и, основываясь на какой-то старинной карте, сделанной городским землемером, без ревизии и подписи земских депутатов, пренебрегая пятидесятилетнюю давность, требует, чтоб мое Карлово поступило в город, т. е. в городскую юрисдикцию. Город отказывал мне даже в позволении покупать песок (грант[1619]) для построек, продавая его из своих песчаных россыпей всем и каждому, а земская полиция при всяком квартировании войск, вопреки местным и русским законам, ставит всегда в мой господский двор или целую роту, или целый эскадрон, выгоняя, так сказать, меня из дома, и назначая в другие, в двадцать раз обширнейшие имения или по нескольку только человек, или вовсе освободив их от постоя. Все переносил я терпеливо и однажды только возвысил голос, а именно в 1837 г., когда на официальном обеде у попечителя генерал-лейтенанта Крафстрема бесчиновный лифляндский дворянин Штакельберг (Abbiasche, т. е. владеющий имением Аббии), говоря о привилегиях Лифляндии (которые тогда еще не были утверждены государем императором), сказал публично, что «русское дворянство есть не что иное, как сословие освобожденных рабов, на которых еще не зажили язвы от кнута и палок, а потому и не может равняться с вольным лифляндским дворянством!» На это я отвечал преспокойно, что если и лифляндское дворянство пересмотрит рачительно свои метрические книги (Matrukel), то найдет там портных и сапожников[1620] (Schuster und Schneider), и что если припоминать времена варварства, то окажется, что и лифляндские послы должны были кланяться не лицу Ивана Васильевича Грозного, что подтверждают лифляндские историки[1621]. С этих пор лифляндцы объявили меня Russisch gesinnt, т. е. проникнутого русским духом, что почитается там хуже чумы и проказы, и хотя вовсе не вмешивался и не вмешиваюсь ни в какие общественные дела Лифляндии, будучи лишен там, как все русские дворяне, всех земских прав, и душевно желаю блага этому краю, но лифляндцы стараются всеми силами сделать мне неприятным пребывание между ними, единственно следуя своей системе, основанной на ненависти к русским людям.

Зная, что я приезжаю в мае месяце с семейством в Карлово, дерптский орднунгс-герихт[1622] поставил в дом мой 40 человек казаков и семейного ротмистра, с шестью человеками прислуги, и до 50 лошадей! Это уже не постой, а военная экзекуция или военный пост! Между тем в версте от меня, на мызе Ропко, принадлежащей господину Брашу, нет ни одного человека на постое, хотя имение г. Браша в двадцать раз более моего! Секретарь орднунгс-герихта, Страус, сам привел команду на мою мызу и с насмешкою рекомендовал управляющему «гостей-земляков, которым я должен быть рад!» Можно ли подобные насилия и несправедливости терпеть в благоустроенном государстве, и где видано, чтоб в мирное время занять мызу военным образом? Дворовый скот мой должен погибнуть, потому что у меня берут последнюю солому на подстилку казачьим лошадям! Не говорю о других издержках. И за что же такое гонение на мызу Карлово? Мужики мои никогда не были ослушными, а в числе семи мыз Дерптского округа, сохранивших по сию пору крестьянские запасные хлебные магазины и не требовавших никакого пособия от казны, находятся две мои мызы: Карлово и Саракус. Подати всегда верно и в срок уплачиваются, и я могу смело сказать, что благоустройство и попечение о крестьянах в моем имении примерные, в чем