— Да, — сказал Александр ровно. — Скверно все обернулось. Но вспомни, государь, я Пиксодара удовлетворял. Послать ему отказ было не моим решением.

Филипп нахмурился. Все же он чувствовал какое-то облегчение. Мальчик был слишком спокоен в последнее время. Эта дерзость, хотя и сдержанная, была больше в его духе. В гневе он всегда раскрывался.

— Ты пытаешься оправдать себя, даже сейчас?

— Нет, государь. Но мы оба знаем, что я говорю правду.

Он по-прежнему не повышал голоса. У Филиппа первый порыв ярости угас, царь был готов к плохим новостям. Он тоже сдержался. В Македонии за оскорбление убивали, но речь начистоту была правом любого. В этом случае царь выслушивал и простых людей, даже женщин. Однажды, когда после долгого дня в зале суда он сказал какой-то старой карге, что у него не осталось времени на ее дело, та крикнула: «Тогда прекращай быть царем!» — и Филипп задержался, чтобы выслушать ее.

И сейчас он слушал; это его обязанность, он царь. Можно было пойти на большее, но он начал скрывать свою боль, прежде чем понял ее природу.

— Я запретил этот союз по причинам, тебе известным. — Арридей был бы его орудием, Александр мог стать опасным. Кария — могущественная страна. — Вини свою мать. Она втянула тебя в эту глупость.

— Можно ли ее винить? — Александр все еще держал себя в руках, его испытующий взгляд чего-то искал. — Ты признавал детей от других женщин. И Эвридика сейчас на восьмом месяце. Разве не так?

— Так. — Серые глаза глядели не отрываясь в его лицо. Мольба в них могла бы смягчить Филиппа. Он достаточно повозился, делая из мальчика царя; если сам он падет в предстоящей войне, какой иной наследник возможен? Снова царь изучал лицо юноши, стоявшего перед ним: неуступчивое, так не похожее на его собственное. Аттал, македонец из рода, который уже считался старым, когда предки царя еще жили в Аргосе, передавал Филиппу местные сплетни о вакхических буйствах, обычаях, занесенных из Фракии, которые женщины держат в тайне. На оргиях они не помнят себя, не помнят, что делали, и в последствиях винят богов в образе людей или змей, но где-то смеется простой смертный. Это лицо чужого, думал Филипп; потом он вспомнил, как горело, сияло это лицо, когда мальчик соскочил в его объятия с вороного коня. Колеблясь и сердясь на себя за это колебание, Филипп думал: «Он здесь, чтобы я наказал его — как он смеет пытаться загнать меня в угол? Пусть берет то, что ему дают, и будет благодарен, когда я решу дать. Чего еще он заслуживает?»

— Что же, — сказал царь вслух, — если у тебя будут соперники в борьбе за престол, тем лучше для тебя. Покажи, чего стоишь, сам заслужи право наследовать.

Александр смотрел на него с пронзительной, почти мучительной сосредоточенностью.

— Да, — сказал он. — Именно так я и поступлю.

— Очень хорошо. — Филипп потянулся за бумагами, давая понять, что разговор закончен.

— Государь, кого ты посылаешь в Азию, командовать авангардом?

Филипп поднял голову.

— Пармениона и Аттала, — сказал он кратко. — Если я не могу отправить тебя туда, где ты не будешь у меня на глазах, благодари себя самого. И свою мать. Это все. Ты можешь идти.

Трое Линкестидов, сыновей Эйропа, стояли на побуревшем крепостном валу своей крепости на холмах Линка. Это было открытое место, безопасное от соглядатаев. Гостя они на время оставили внизу, выслушав его, но не дав пока ответа. Вокруг них в бескрайнем небе громоздились, цепляясь за вершины гор, белые башни облаков. Был конец весны; на голых скалах, возвышавшихся над лесом, только в самых глубоких лощинах блестели полосы снега.

— Говорите что хотите, — сказал старший, Александр, — но я ему не верю. Что, если за этим стоит сам царь, — старый лис хочет нас испытать? Или заманить в ловушку. Об этом вы подумали?

— Зачем это ему? — спросил средний брат, Геромен. — И почему сейчас?

— Где твои мозги? Он ведет армию в Азию, а ты спрашиваешь, почему сейчас.

— Ну, — сказал самый младший, Аррабай, — и зачем бы ему будоражить запад: он что, не уверен в нас? Нет, если бы он это сделал, то два года назад, когда замышлял южный поход.

— Как говорит этот, — Геромен мотнул головой в сторону лестницы, — сейчас самое время. Как только Филипп выступит, у него будет наш заложник. — Он взглянул на Александра, чьей обязанностью было возглавить отряд своих единоплеменников в походе царя.

Александр ответил ему возмущенным взглядом; еще до этого разговора он предчувствовал, что стоит ему отвернуться, как братья у него за спиной пустятся в какое-нибудь безумное предприятие, которое будет стоить ему жизни.

— Говорю тебе, я ему не доверяю. Мы не знаем этого человека.

— Однако, — заспорил Геромен, — мы знаем тех, кто за него поручился.

— Возможно. Но те, от чьего имени, по его словам, он выступает, они-то как раз и не оказали поддержки.

— А афинянин? — спросил Аррабай. — Если вы оба забыли свой греческий, поверьте мне на слово.

— Его поддержка! — Александр фыркнул, как лошадь. — Чего она стоила фиванцам? Он приводит мне на ум собачонку моей жены, которая бросается на больших псов, но способна только тявкать.

Геромен, ставший расточительным, когда подкуп вошел на границе в моду, сказал:

— Он прислал денег, чтобы нас умаслить.

— Приманка для птиц. Мы должны их вернуть. Научись распознавать лошадь, тогда не задолжаешь барышникам. Неужели ты не ценишь наших голов дороже мешка персидских дариков? Настоящую цену, стоимость риска, — он ее нам дал?

— Мы могли бы взять ее сами, — сказал Геромен негодующе, — убрав Филиппа с дороги. Что ты так мечешься: ты глава клана или наша старшая сестра? Нам предлагают вернуть отцовское царство, а ты лишь кудахчешь, как кормилица, когда ребенок начинает ходить.

— Она не дает ребенку разбить себе голову. Кто нам это предлагает? Афинянин, который бежит, как козел, при запахе крови. Дарий — узурпатор, под которым шатается трон; у него достаточно проблем и без этой войны. Ты думаешь, они заботятся о нас? Более того, ты думаешь, они знают, с кем нам придется иметь дело в семье Филиппа? Разумеется, нет; они думают, это испорченный мальчишка, который вошел в доверие из-за побед, одержанных для него другими. Афинянин постоянно повторяет это в своих речах. Но мы знаем. Мы видели парня в деле. Тогда ему было шестнадцать, а голова тридцатилетнего, и уже прошло три года. Еще месяца не минуло, как я был в Пелле, и говорю тебе, опального или нет, поставь его на поле боя, и люди пойдут за ним куда угодно. Можешь мне поверить. Способны ли мы сражаться с армией царя? Тебе известен ответ. Итак, участвует он в этом деле, как говорит афинянин, или нет? Вот в чем вопрос. Эти афиняне, они родных матерей продадут в публичный дом, если цена окажется подходящей. Все зависит от мальчика, а у нас нет доказательств.

Геромен отщипнул ветку ракитника, проросшего между камнями, и угрюмо хлестнул ею по стене. Александр задумчиво нахмурился, глядя на восточные холмы.