— Нет, не будь дурочкой. Ты знаешь, что она не причинит вреда тем, кого родила. Если она кого-то и убила… — Он яростно дернулся, но в ту же минуту перешел к неуклюжей заботе. — Будь храброй. Принеси богам жертвы. Боги сделают что-нибудь.

— Я думала, — сказала Клеопатра, всхлипывая, — что если он неплохой человек… Я смогу взять Мелиссу… по крайней мере, я уеду отсюда. Но в одном доме с ней после всего, что случилось!.. Лучше бы я умерла, лучше бы я умерла.

Ее растрепанные волосы коснулись его рта, он чувствовал их соленую влажность. За спиной Клеопатры в кустах лавра мелькнул алый проблеск, и Александр освободил одну руку, чтобы поманить Мелиссу. Девушка, дрожа, приблизилась. В конце концов, подумал Александр, все, что она подслушает, и без того будет рассказано ей после.

— Да, я увижусь с мамой, — повторил он. — Я иду к ней сейчас же.

Александр передал сестру в протянутые к ней черные руки с розовыми ладошками. Оглянувшись назад, на пути к неизбежному тягостному испытанию он увидел, как сидящая на бортике порфирного фонтана рабыня склоняется над дочерью царя, уткнувшейся в ее колени.

Новости об обручении разнеслись быстро. Гефестион попробовал угадать, что должен думать об этом Александр, и угадал правильно. Александр не появился за ужином; сказали, что он у царицы. Гефестион, дожидаясь в комнате Александра, заснул на его кровати; стук щеколды разбудил его.

Вошел Александр. Его глаза запали, но лихорадочно блестели от возбуждения. Он подошел, высвободил руку и дотронулся до Гефестиона, как дотрагиваются до священных предметов: на счастье или во исполнение добрых предзнаменований. Но его мысли были заняты чем-то иным. Гефестион безмолвно смотрел на него.

— Она сказала мне.

Гефестион не спросил: «Что на этот раз?» Он знал.

— Она сказала мне наконец. — Александр пристально взглянул на Гефестиона, сквозь Гефестиона, позволяя тому разделить свое одиночество. — Она произнесла заклинание и просила бога позволить рассказать мне. Бог всегда отказывал ей. Этого я прежде не знал.

Гефестион неподвижно сидел на краю постели, всматриваясь в Александра всем своим существом. Он понимал, что его существо — единственное, что он может сейчас отдать. С людьми нельзя говорить об их пути наверх из царства теней, иначе они снова погрузятся в подземный мир, уже навсегда. Это было хорошо известно.

Краем сознания Александр отметил его застывшее тело, лицо, которое сосредоточенность сделала прекрасным, неподвижные темно-серые глаза, белки которых блестели в свете лампы. Он глубоко вздохнул и потер лоб.

— Я присутствовал при обряде, — сказал он. — Долгое время бог не отвечал ни да ни нет. Потом он заговорил, обернувшись вспышкой огня, и в…

Внезапно Александр, казалось, осознал, что Гефестион существует и сам по себе, не только как его часть. Он сел рядом и положил ладонь ему на колено.

— Он позволил мне узнать правду, если я поклянусь не раскрывать ее. Так на всех мистериях. Все, что принадлежит мне, я могу разделить с тобой, но это принадлежит богу.

«Нет, — подумал Гефестион, — ведьме; такое условие было поставлено из-за меня». Но он ободряюще сжал обеими руками кисть Александра. Она была сухой и теплой и лежала в его ладонях доверчиво, но не ища утешения.

— Значит, ты должен повиноваться богу, — сказал Гефестион. Не в первый раз, подумал он, не в последний; кто знает? Сам Аристотель никогда не отрицал, что подобные вещи случались; он не должен богохульствовать. Если это когда-либо было возможно, возможно и сейчас. Но для смертной части человека это великое бремя. Он плотнее сжал руку, которую держал. — Скажи мне только, удовлетворен ли ты?

— Да. — Александр кивнул теням за лампой. — Да, я удовлетворен.

Внезапно его лицо осунулось и поблекло, щеки, казалось, ввалились на глазах, рука стала ледяной. Он мелко задрожал. Гефестион встречался с таким после боя, когда раны у воинов остывают. Лекарство, видимо, требовалось то же самое.

— У тебя здесь есть вино?

Александр затряс головой. Он отнял свою руку, чтобы скрыть дрожь, и заметался по комнате.

— Нам обоим надо выпить, — сказал Гефестион. — Мне надо. Я рано ушел с ужина. Пойдем выпьем с Полемоном. Его жена наконец родила мальчика. Он искал тебя в зале. Он всегда был тебе предан.

Что правда, то правда. Этой ночью, счастливый сам и опечаленный видом наследника, изнуренного своими бедами, Полемон без устали наполнял кубок Александра. Александр повеселел, даже разошелся, он был в кругу друзей, большинство сражалось с ним у Херонеи. В итоге Гефестион на себе отнес его наверх в комнату, и он проспал до середины утра. Около полудня Гефестион заглянул проверить, как он. Александр читал за своим столом, рядом стоял кувшин с холодной водой.

— Что за книга? — спросил Гефестион, наклоняясь через его плечо. Александр читал так тихо, что слов почти нельзя было разобрать.

Александр быстро перевернул свиток.

— Геродот. «Обычаи персов». Нужно понимать нравы людей, с которыми собираешься сражаться.

Концы свитка, скручиваясь, встретились на том месте, где он читал. Чуть погодя, когда Александр за чем-то вышел из комнаты, Гефестион развернул их.

«…проступки грешника всегда следует соизмерять с его заслугами; только если первые окажутся превосходящими, он осуждается к наказанию.

Сказывают, никогда не случалось, чтобы кто убил отца своего или мать; когда же такое случится, то они говорят, что по тщательном исследовании непременно окажется убивший или подкидышем или незаконнорожденным, ибо невероятно, говорят они, чтобы истинный родитель лишился жизни от собственного сына».[32]

Гефестион снова закрыл это место. Какое-то время он стоял, глядя в окно, прислонившись виском к раме. Вернувшийся Александр улыбнулся, увидев отпечаток резных лавровых листьев на его коже.

Армия готовилась к войне. Гефестион, давно ждавший ее начала, теперь почти молился о ней. Угрозы Филиппа больше сердили его, чем пугали; как всякий заложник, он большую ценность представлял живым, чем мертвым, и солдаты царя царей могли бы убить его с большей долей вероятности; здесь же их словно гнали по сужающемуся ущелью, где внизу, под ногами, несся стремительный поток. Война казалась открытой долиной, свободой, избавлением.

Через полмесяца от Пиксодара из Карии прибыл посол. Его дочь, сообщал сатрап, серьезно заболела. Немалой частью его горя, кроме вероятной потери дочери, было и то, что он должен отказаться от высокой чести союза с царским домом Македонии. Шпион, прибывший тем же кораблем, донес, что Пиксодар послал новому царю царей, Дарию, обеты нерушимой верности и обручил девочку с одним из самых преданных ему сатрапов.

На следующее утро, сидя за рабочим столом Архелая, Филипп без единого замечания сообщил новость Александру, который, напрягшись, стоял перед ним, и выжидательно поднял глаза на сына.