Размышления Скуратова прервало появление на крыльце государя. Иван Васильевич вышел в такой же опричной одежде, как остальные. Если это и вызвало недоумение у стоявших навытяжку новых опричников, то никто благоразумно не посмел даже глазом повести. Царица Мария стояла на крыльце вместе с царевичами, бесстрастно разглядывая опричные ряды. Точно кукла бездушная, почему-то подумалось Вяземскому. Чужая царица в Московии, всем чужая… Даже собственному брату Михаилу, что вытянулся, как остальные, в ожидании государя.

По знаку Басманова вперед выступил все тот же громкоголосый Путила Михайлов и зычным басом принялся читать клятву опричника. Стоявшие в черном парни повторяли вслед за ним:

– Я клянусь быть верным государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине и не буду молчать обо всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется тем или другим против царя и его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом я целую крест.

Нестройный гомон голосов заставил Вяземского поморщиться, надо было бы заставить выучить клятву, чтоб говорили единым духом. А Малюта не раздумывал, он произносил клятву вместе с остальными, даже чуть опережая дьяка Михайлова, потому как знает текст наизусть, сам придумывал. Иван Васильевич скосил глаза на верного слугу и едва заметно усмехнулся в усы. Григорий Лукьянович словно забыл о присутствии самого государя, так увлекся клятвой, клялся от души, очи горели. Да, более верного слугу трудно сыскать – решил для себя Иван Васильевич.

Понимал ли Иван Васильевич, какую власть дает этим вот непросвещенным головорезам? Во что они могут превратить все Московское царство, получив такую власть? Неизвестно. Для государя в то время не было ничего важнее организации жизни в Александровской слободе как примера для остальных.

В Александровской слободе не одни взрослые, Иван Васильевич постарался забрать с собой и дорогих ему детей. И не одних своих. Государь детей любил и старался о подрастающем поколении заботиться, особо если видел, что ребенок смышлен и хорош собой. Очень Ивану нравился сын Дмитрия Годунова Борис. Отрок на два года старше царевича Ивана, давно овладел грамотой и счетом, знал Священное Писание, крепок телом и недурен собой. Не отстает и сестра Ирина. Девочка развита не по годам, а в учебе всегда рядом с братцем, потому грамоту разумеет не хуже, а в чем и лучше. На Годуновых положили глаз одновременно и Иван Васильевич, и Григорий Лукьянович, каждый по-своему.

Государь углядел, что смышленая, добрая Ирина нравится младшему царевичу Федору, и она от Федора носа не воротит, а ведь немногие выносят его занудство и блаженную улыбку. Есть такие, кто в глаза хвалит, а чуть отвернется, так насмехаются. Царевич доброты несказанной, умен, но каким-то своим умом, точно просветленный какой, жить с таким рядом – труда душевного много надобно. Маленькая Ирина не чуралась странного царского сына, подолгу о чем-то с ним беседовала, смеялась. Глядя, как заливаются смехом от своих детских радостей Федор и дочь Годунова, царь решил, что лучшей невесты для царевича не сыскать, а потому привечал детей Годуновых больше других.

Государь однажды пообещал:

– Благословлю сей брак!

Знать бы Ивану Васильевичу, кем станет совсем молодой тогда еще Борис Годунов! Дочь боярина Дмитрия Годунова Ирина станет женой младшего сына государя Федора. Сам Борис и впрямь женится на дочери всесильного к тому времени Григория Лукьяновича Скуратова.

После смерти Ивана Васильевича недолго царствовать будет его младший сын Федор Иванович, а править за него будет Борис Годунов. После смерти Федора Ирину по воле ее брата венчают на царство, а она, уйдя в монастырь, передаст шапку Мономаха самому Борису Годунову. Царствование Бориса продлится недолго, он умрет то ли по болезни, то ли будучи отравленным… Москва изберет нового царя – боярина Василия из рода Шуйских. Но и ему недолго править. На Руси наступали Смутные времена… Затем были поляки в Кремле, Минин и Пожарский и выборы государя из новой династии – Романовых.

Как государь пестовал Ирину Годунову для собственного сына, так Малюта пестовал царских отроков и Бориса Годунова для самого себя. Ненавязчиво старался стать полезным: то посоветует что с лошадиной упряжью, то покажет, как стремя подтянуть, чтобы нога в нем ладно себя чувствовала, то какому приему хитрому обучит Ивана-младшего, то устроит веселье с Васькой Грязным, чтобы и царевичи посмеялись, и маленькие Годуновы вместе с ними. Жена Григория Лукьяновича только ахала, поняв, куда метит супруг. Если Борис Годунов станет зятем Скуратова, а его сестра Ирина снохой самого государя, то и Малюта вроде родственником Ивану Васильевичу будет… Ох и сладкие то были мысли!..

Но Скуратов и без родства до гробовой доски верен будет государю, даже если тот велит в кипятке свариться, чтобы повеселить. Малюта из кожи вареной вылезет, а царя повеселит. Такой уж он человек, если верен, то до конца!

Митрополит Афанасий долго не выдержал, безо всякого позволения вдруг снял с себя митрополичьи знаки и вернулся в монастырь. Царь негодовал, но поделать ничего не мог. В оба уха ему подпевали верные слуги – Басмановы, Вяземский, Грязные и, конечно, Скуратов, куда ж без него?

Святители быстро избрали на место сбежавшего Афанасия архиепископа Казанского Германа. Выбрали небывало – жребием. Никто не хотел на митрополичье место, попросту боялись.

Но и Герман оказался не таким, каким его хотел бы видеть Иван Васильевич. Избранный невиданным прежде образом, Герман завел речь… о милости и понимании. В первое мгновение Иван Васильевич недоуменно пялился на нового митрополита: этот-то куда лезет?! Поняв, что Герман искренне, разозлился, и уже через день опальный святитель отъезжал в дальний монастырь.

Малюта поддакивал:

– Ишь ты какой! Страшным судом государю грозить… Да разве тем должен митрополит заниматься? Он должен поддерживать правителя во всех его благих начинаниях…

Москва снова без митрополита. Государь злился:

– Что же, на Руси честного святителя нет, что ли?!

И вдруг вспомнил рассказы еще Макария о боярском сыне Федоре Колычеве, принявшим постриг в Соловецкой обители под именем Филиппа и ставшим ее игуменом. Сам он Колычева не помнил, слишком мал был, когда тот при матери служил. Когда приезжал игумен на Соборы, не до него государю… Но о делах Соловецкой обители Иван Васильевич наслышан, помогал и после пожара, и потом, когда уже Филипп во главе нее встал. Переписку государь вел с новым игуменом, благоволил деятельным монахам и их главе, дивился разумности Филиппа. Вот про кого никто дурного сказать не может! И в святости усомниться повода никогда не давал, и хозяин хороший… Что еще нужно?

– Филипп, Соловецкий игумен, вот кто нам нужен!

От этого имени вздрогнули и Вяземский, и Басманов. Если оно не очень испугало Малюту Скуратова, то потому, что ему все равно, кто будет митрополитом, для того важнее государя никого нет и быть не может. На земле нет. Хотя если бы Малюту спросили, верит ли он в Бога, Скуратов ответил бы, что верит в государя, а потому кто против государя, тот против Бога, и все на этом. А вот Вяземский и Басманов ужаснулись, кажется, лучше было бы вовремя приструнить Германа. Если честно, то Афанасий Вяземский рассчитывал, что Иван позовет в митрополиты архиепископа Новгородского Пимена, с которым у боярина особые отношения. Кого же, как не его? А вот безукоризненный Филипп Колычев совершенно не устраивал и Басманова тоже. Такого враз не приструнишь и не сковырнешь, как Германа. Но Филипп ярый противник опричнины, об этом даже заочно известно, а что будет, когда этот святой отец своими глазами увидит опричные деяния?! Неужели государь не понимает, что получит вместе с Филиппом сильное противление своей власти?