заправлял его лапы в петли для пуговиц моего бушлата, а сверху накидывал сложенный вдвое плед. Нравилось ли ему это? Не знаю. Хочешь — не хочешь, а свое дело приходится любить. Таковы были его обязанности на борту — и этим все сказано. Но у него имелись и враги. Я, кажется, уже говорил, насколько он был щепетилен. И вот однажды пошли разговоры о том, что пес осквернил квартердек. Ферз доложил мне об этом, но с характерной оговоркой: «Прошу прощения, сэр, но с тем же успехом это мог быть любой из нас, но только не он».

Тогда я спросил малыша, что он может сказать в свою защиту, указав ему при этом на косвенные улики. Майк жутко обиделся. Я понял это по тому, как он напрягся, когда я в очередной раз взял его погреться. А Чидден — тот был уверен, что кто-то пытается подставить нашего Майка; к тому же он думал, что создание авторитетной следственной комиссии пойдет на пользу не только этому делу, но поможет уладить и парочку других проблем, возникших на корабле. Одна часть команды хотела, чтобы Майка понизили в чине на основании имеющихся доказательств. Они...

— Это мне знакомо, — вздохнул мистер Вирджил, и его взгляд стал таким острым, словно пытался проникнуть через туманную завесу минувших лет.

— А другая часть, — продолжал капитан, — желала найти того, кто подбросил эти, так сказать, косвенные улики, и закатать виновника в карцер. о время мы сопровождали минные тральщики — нервы все время на пределе, и всем было немного не по себе. Я понимал, к чему клонит Чидден, но не был уверен, что наш экипаж уже в достаточной степени просолился в море, чтобы серьезно отнестись к подобному расследованию. Но Чидден божился, что они вполне достойны. В конце концов я сказал: «Будь по-твоему. Я отказываюсь от своих прав хозяина пса. Дисциплина должна быть дисциплиной, так им и скажи. К тому же расследование поможет им слегка отвлечься».

Проблема заключалась в том, что утро, когда было совершено преступление, оказалось туманным, и никто ни черта не видел. Майк, естественно, слонялся где хотел. Спал он со мной и Чидденом в кают-компании и, в соответствии с обычным распорядком дня, примерно около третьей склянки утренней вахты, то есть в половине шестого утра, просыпался, спрыгивал с наших животов и спешил наверх — посетить свою уборную. Однако улики были обнаружены на квартердеке в седьмом часу, а обвиняемый не мог дать показания в свою защиту. Так что следственная комиссия ползала по кораблю все то время, что мы прикрывали минные тральщики. Акватория этого района была буквально засеяна минами, мы находились слишком близко к побережью, захваченному фрицами. С нашей осадкой в семь футов мы были более или менее в безопасности, а вот крейсера огневой поддержки держались на границе района, избегая в него заходить. Фрицы несколько месяцев подряд замусоривали море, но большая часть мин успела оторваться от якорей, их разнесло течением во все стороны, и нашим специалистам приходилось вылавливать их, прочесывая море квадрат за квадратом. В другое время все были бы заняты поиском блуждающих мин — ох, видели бы вы как жутко покачиваются рога взрывателей, когда мину приподнимает волной! Она словно приветствует вас! Но пока велось расследование дела Майка, все сосредоточились на нем, а за борт поглядывали только в спокойные минуты...

О, Майк все знал, мистер Рэндольф, будьте уверены! Он догадывался, что попал в беду. Обвинение мертвой хваткой вцепилось в доказательство и в особый цинизм, с которым было совершено преступление. Каким мог быть приговор? Разжалование в юнги, что привело бы к потере знака отличия — латунного ошейника. Когда Ферз снимал его, а Майк лизал его руку, Ферз плакал, как святой Петр... А после этого малыш кинулся на мостик, рассказать мне об этом, и я принялся его утешать. Он был маленьким песиком, измученным холодом и скверной кормежкой. Вы ведь знаете, как они не находят себе места и льнут к людям, когда им не по себе...

Последние слова были обращены к мистеру Рэндольфу, но согласились с ними все без исключения.

— А затем наши люди отправились обедать, и все головы были заняты только мыслями о преступлении. Те, кто не любил Майка, перенесли свое недовольство и на меня.

— Зачем же вы это позволили? — поинтересовался адмирал.

— Чтобы отделить агнцев от козлищ, сэр. То было особое время... Мы шли вторыми, следом двигались «Хау-кам» и «Фан-квай», а наш флагман, «Хоп-хелл», в голове колонны. Командовал нашим соединением Уизерс. Мы называли его «Джосс»[107] за его поистине дьявольское везение. Стоял полный штиль, вокруг неподвижно висели клочья тумана, но наши тральщики закончили работу в срок. Пока мы сопровождали их обратно к крейсерам, Джосс получил радиограмму о том, что с воздуха замечена подводная лодка противника, поднявшаяся на поверхность к северо-востоку от ас для перезарядки аккумуляторов. Он отправил «Хау-кам» и «Фан-квай» сопровождать тральщики, а мы с ним отправились взглянуть на субмарину. Корабли то ныряли в туман, то выныривали из него — двухмильная видимость сменялась плотной, как повязка на глазах, мглой; бледный кружок солнца вверху казался вырезанным из листового цинка... И вот, в очередной раз выскочив из полосы тумана, мы увидели подводную лодку с отдраенными люками и людей на ее палубе. До нее было меньше мили по левому борту. Мы развернулись к ней носом, и, как только перед нами оказался ее надводный борт, я увидел, как «Хоп-хелл» «посылает привет» — выпускает торпеду. Мой артиллерист мгновенно последовал его примеру. Слава небесам, торпеды прошли мимо по носу и корме лодки, а стоявший на палубе человек начал махать нам раскрытым зонтиком, как старая горничная, останавливающая автобус. От этого нам пришлось тормозить буквально на заду, да будет мне позволено так выразиться. Потом человек на палубе бросил зонтик и заорал: «Что же это вы, проклятые придурки, творите?»

То был капитан Конолли, и кто-то из его команды говорил нам потом на берегу, что зонтик этот служил ему личным опознавательным знаком. Вот потому-то мы и не прикончили его тогда вместе с его субмариной. А сам он сообщил нам, когда мы оказались рядом, что рискнул этой ночью подойти слишком близко к берегу, после чего за ним немного погонялись эсминцы, и он был вынужден лечь на дно, где слышал, как