три или четыре крупных корабля прошли прямо над ним. Он указал координаты этого места, и мы постерегли его, пока он не закончил подзарядку, после чего он погрузился и ушел в подводном положении, добавив напоследок, что ближе к берегу туман еще гуще, но там явно что-то происходит.

Ну, мы и двинулись дальше по наводке Конолли... Да, и еще: артиллерист Джосса вечно похвалялся тем, что в его башке хранятся силуэты всех немецких судов, и клялся, что лодка Конолли с виду была точной копией какой-то их чертовой субмарины. Потому якобы он и стрелял. Джосс тогда спустил с него шкуру, что, впрочем, никак не повлияло на то печальное обстоятельство, что у нас осталось всего по одной торпеде... Затем Джосс круто повернул к берегу, а я заметил в носовой волне отблеск чего-то похожего на рога мины; но это оказались лишь три или четыре пустые бутылки из-под немецкого белого вина, а мы его в море почти никогда не пили.

Мистер Рэндольф и мистер Гэллап улыбнулись. В мире было не так уж много напитков, не знакомых жителям острова Святого Стефана — будь они в бутылках, бочках или на разлив.

Капитан продолжал:

— Затем Джосс попросил меня подойти поближе и, так сказать, «подержать его за руку», потому как он нервничал.

Тут капитан принялся объяснять, как при правильном распределении кранцев[108], умелом рулевом на вахте и относительно спокойном море миноносцы некоторых типов могут некоторое время идти борт о борт. При этом их капитаны могут вести вполне конфиденциальный разговор. Закончил он словами: «Мы состыковали наших старичков, как пару сампанов».

— Вы, молодежь, считаете, будто сами изобрели навигацию, — заметил адмирал. — А у кого вы украли свои кранцы?

— Не мы, а один дружок Чиддена в порту, сэр. Он был самым прожженным вором среди капитанов третьего ранга. Торпедные катера береговой охраны — не лучшая школа... Так мы и продолжали путь — мостик к мостику, — беседуя в свое удовольствие. Джосс, между прочим, заявил, что эти винные бутылки и большие корабли, которые прошли над Конолли, вызывают у него некоторые подозрения. Мы шли по мелководью, более или менее учитывая направление течений. Но не особо спешили, и незадолго до заката заметили на воде очередную стайку винных бутылок. Майк засек их первым. Он обычно тыкался своим маленьким носом мне под подбородок, если ему казалось, что я что-то упустил.

А потом туман стал непроглядным, и в эфире начался в полном смысле слова кошачий концерт. Джосс сказал, что звучит это так, словно фрицев отправили в рейд с молниеносным ударом и быстрым отходом от цели, а значит, если туман удержится, мы можем здесь пригодиться. Он сказал, что лучше бы мне передать ему оставшуюся торпеду, потому что собирался сам идти в атаку — испытать в очередной раз свою удачу. Мои пушки, как всем было известно, не стоили доброго слова. Поэтому торпеду мы передали и двинулись дальше. К тому времени мы перешли на самый малый ход, потому что из-за тумана не могли разглядеть даже вытянутую руку, и тщательно прислушивались. В тумане слышно далеко.

— Это так, — кивнул мистер Гэллап, — но ориентироваться совершенно невозможно.

— Верно. И порой начинает казаться, будто что-то слышишь, а что это — одному богу известно. Так было и тогда, но Майк снова начал тыкаться носом мне в подбородок. Его слух нас ни разу не подводил. Я передал это Джоссу, и пару минут спустя до нас донеслись голоса — казалось, что до них несколько миль.

Джосс сказал: «Это тот самый сеятель бутылок. Рыщет по проливу. Надеюсь, он слишком занят своими делами, чтобы о нас беспокоиться, но если туман поредеет, нам придется пожалеть, что мы не парочка субмарин».

Я поплотнее «застегнул» Майка у себя на груди и на всякий случай укутал пледом, а те голоса зазвучали вновь — на этот раз сверху, буквально над моей головой. Затем что-то громадное двинулось задним ходом, затем самым малым вперед... и оба его винта остановились. Джосс прошептал: «Он прямо над нами!» Я ответил: «Пока еще нет. Майк чует его... ага, по правому борту!» Малыш снова высунул нос из пледа, нюхал воздух и толкал меня в подбородок... А затем, богом клянусь, этот тип выдвинулся откуда-то сзади по правому борту. Мы не могли его рассмотреть целиком, но чувствовали, как он дрейфует под слабым ветром, слышали его кислый горячий запах. Кто-то громко докладывал на мостик замеренную лотом глубину. Полагаю, они там думали, что уже практически дома.

Тут Джосс прошептал мне: «Давай вперед — и прижимайся к нему, пока не услышишь мой сигнал. А затем отвлеки его. Вторую торпеду я буду направлять по огню его батарей, когда он попробует тебя достать».

Он отошел, а я медленно двинул миноносец вперед — так дьявольски медленно! Шайд потом клялся, что в самый последний миг различил очертания вражеской кормы и едва сумел спасти наш правый винт. У меня в ту минуту чуть сердце не остановилось. А потом я услышал, как правые кранцы с визгом трутся о его борт, — а мы оказались вплотную к сеятелю бутылок! Теоретически считается, что если вот так прижаться к большому кораблю, он не сумеет опустить ни орудия, ни пулеметные установки, чтобы тебя достать.

Мистер Гэллап снова улыбнулся. Ему случалось видеть подобные игры багамских катеров с иностранными военными судами.

— Забавно было прятаться под нависающим бортом и слышать, как бьется сердце большого корабля. Работала трюмная помпа, ворочались винты, звенели склянки машинного телеграфа в машинном отделении, какой-то чертов бедолага заходился кашлем. Не знаю, сколько это длилось, но все эти жуткие минуты фрицы занимались своими делами прямо у нас над головой. Я отправил Шайда на корму к румпель-талям — руль мог нам вот-вот понадобиться, — а Чиддена поставил к двенадцатифунтовой пушке на мостике. Мой канонир занялся шестифунтовыми на носу, а я удерживал «Мэйки-ду» прижатым к борту нашего заклятого друга.

А затем я услышал крик Джосса и сразу же — оглушительный грохот. Первая торпеда поразила цель.

Мы вогнали в корабль три выстрела из двенадцатифунтовых, а шестифунтовые вспороли беззащитный борт почти в упор, когда между нами не было и пятнадцати футов. А затем весь экипаж бросился на корму. От моей единственной торпеды здесь все равно не было бы толку