По сравнению с более уравновешенной молодежью пятидесятых поколение, родившееся после войны, выглядело зазнавшейся чернью, бандой неистовых радикалов, угрожавших если не государственному строю, то уж, во всяком случае, душевному спокойствию обывателя.

Первая трудность, с которой сталкиваешься, приступая к истории шестидесятых — это определить дату, с которой эта история начинается. Был ли то день убийства президента Кеннеди в Далласе, день, ставший для тогдашней молодежи навеки памятным, так же как для их родителей — Пёрл-Харбор?

Кеннеди был лучшим представителем Системы; такими программами, как «Корпус Мира», ему почти удалось примирить молодое поколение с либерализмом. Смерть его оставила пустоту, которую вскоре заполнили злоба и цинизм.

Или это были первые Марши свободы в Миссисипи, когда молодежь впервые поняла, что Система не желает распространять на черных основные права американского гражданина? Размышляя о том, что творилось в сознании молодежи, двинувшей на юг летом 1964 года, Майкл Новак позднее писал: «Множество молодых людей было избито, арестовано и даже убито только за то, что они пытались помочь американским неграм воспользоваться своими конституционными правами. Этого было достаточно, чтобы изменить внутреннюю жизнь поколения. Правовое принуждение эта молодежь не считала справедливым; она на себе испытала его несправедливость».

Или все началось осенью 1964 года, когда группа студентов в Беркли поднялась на стихийную демонстрацию протеста, быстро развернувшуюся в Движение за свободу слова?

Семена ДСС были посеяны в начале сентября, когда ректор Беркли Кларк Керр, руководствуясь, по-видимому, либеральной предпосылкой, что «политика в старом смысле слова умерла», запретил всякую политическую деятельность на территории университета. Под запрет попала и площадка перед главными воротами Беркли, выходившими на Банкрофт Уэй, давно уже служившая своего рода идеологическим блошиным рынком; политические группировки самого разнообразного направления занимались здесь сбором пожертвований и распространением литературы. Невзирая на протесты почти всех студенческих групп, начиная от самых юных Студентов за Демократическое Общество и кончая Молодежью за Голдуотера, Керр отказался пересмотреть свое решение, а в конце сентября даже временно исключил из университета восемь студентов за политическую активность.

Наконец, последовал взрыв. Джек Вайнберг, молодой аспирант математического факультета отказался прекратить свою работу в университете в качестве уполномоченного КРР — Комитета расового равенства. 1 октября он был арестован. Когда за ним приехала полицейская машина университета, Вайнберг прибегнул к трюку, который он освоил прошлым летом на Маршах свободы в Миссисипи, — он обмяк и свалился мешком. Охранники втащили его в машину, но вокруг них стала собираться возмущенная толпа, не позволяя увезти арестованного. Начался митинг, который шел не прерываясь 32 часа подряд. Один за другим ораторы поднимались на крышу машины как на трибуну, призывая не упускать момента и немедленно объявить забастовку. Словно спичку поднесли к складу горючего — чувствовалось, что прорвалось возмущение, копившееся не месяц, а многие годы.

«У меня внутри все кипело, мне казалось, что меня сейчас разнесет на куски», — пишет Майкл Россман в своих воспоминаниях о шестидесятых «Свадьба во время войны». Результаты этого эпизода с осадой полицейского автомобиля Россман — коллега Вайнберга по математическому факультету, и такой же радикал по убеждениям — описывает так: «Я вырвался на свободу. С зависимостью от старых порядков было покончено. Начиналась новая жизнь».

2 декабря 1964 года 400 активистов Движения за свободу слова захватили одно из зданий университета — Спроул-Холл и удерживали его целые сутки, пока не прибыли полицейские подразделения по борьбе с беспорядками. Громко распевающих мятежников силой выволакивали наружу сотни одетых в каски полицейских. Через пять дней состоялось выступление Кларка Керра перед студентами. 18 тысяч человек собралось в зале «Греческого театра» послушать, как ректор развивает свои идеи о задачах академического сообщества. По его мнению, университет должен был стать «фабрикой знаний», и назначением его было выпускать в свет как можно больше общественно полезных индивидуумов. Говорить все это студентам, которым такого рода уподобления казались крайне оскорбительными, было, конечно, неблагоразумно, но главная ошибка была совершена в самом конце встречи. Когда собрание окончилось, на трибуну поднялся Марио Савио, молодой студент-философ, с недавнего времени один из лидеров ДСС. Он собирался пригласить аудиторию на митинг, чтобы обсудить речь Керра, но не успел даже открыть рта, как два полисмена схватили его и повалили на пол. Толпу захлестнула волна гнева. Как написал позже Годфри Ходжсон, «сегодня Кларк Керр высказывается как либерал, поборник убеждения и противник насилия, а завтра его вооруженные агенты силой затыкают рот его идейному противнику, символически представлявшему свободу слова».

На следующий день общее собрание профессорско-преподавательского состава университета соотношением голосов 824 против 115 проголосовало за то, чтобы согласиться с требованиями ДСС. Поколение шестидесятых впервые на деле испробовало свою политическую силу.

Рождение ДСС вызвало шумную дискуссию в прессе, поскольку журналисты и политологи наперебой кинулись объяснять это временное помрачение умов у молодежи. Неудивительно, что в результате этого обсуждения фактическая сторона дела была утоплена в океане высоконаучных соображений. Несмотря на то, что почти никто из комментаторов не избежал соблазна рассматривать это явление через призму собственных идеологических пристрастий — например, Льюис Фуэр, известный специалист по левым политическим движениям, заклеймил активистов ДСС как «интеллектуальных люмпен-пролетариев, люмпен-битников и люмпен-агитаторов», а их идеологию как «помесь наркотиков, сексуальных извращений, студенческого фиделизма и университетского маоизма», — большинство все же уловило основной нерв молодежного протеста, которым двигало глубочайшее отвращение к либеральному идеалу рационально управляемого общества. Это был мятеж против подавления личности, подразумеваемого тем самым сравнением с фабрикой, которое так понравилось ректору Керру; вот почему перфокарта IBM со стереотипным предупреждением «не гнуть, не мять, не скручивать» стала для этого поколения символом всего, что было им ненавистно. Россман утверждает, что главным врагом ДСС был Комплекс Большого Папочки — так он окрестил либеральный патернализм, изгонявший всякое политическое разнообразие не только с Банкрофт Уэй, но и из университетских программ. Основным заклинанием Большого Папочки была фраза «для вашей же пользы», и предназначалась она для того, чтобы «помешать любой попытке самостоятельно отыскать дорогу и самому сформировать свою личность».

В этом и крылся корень всех разногласий: поколение шестидесятых отвергло концепцию психологической зрелости, предложенную в пятидесятых годах движением за душевное здоровье, с ее упором на ответственность личности перед обществом и согласование своих идеалов с общественными — оно двигалось как раз в обратном направлении. Освободиться от всех внешних ограничений, познать глубины собственной психики, следовать индивидуальным, а не социальным требованиям — вот были, по его мнению, критерии психологической зрелости.