— Я хочу немного развеяться от Токио.

— Ну, тогда езжайте вдвоем с Ясуко!

— Если я поеду с ней, то не смогу отдохнуть.

Бедная мамаша надрывным голосом воскликнула:

— Подумай немножечко о своем ребенке!

Юити молчал, поникнув головой. И наконец произнес:

— Подумай обо мне тоже капельку!

Его эгоизм напомнил Юити о материнской холодности в те дни, когда пришло письмо.

Юити, как послушный ребенок, помолчал некоторое время, а потом сказал:

— Я поеду все-таки! Я причинил этой женщине много хлопот из-за злосчастного письма. И что же, вы думаете, будет прилично отказаться от ее приглашения?

— Ты рассуждаешь как альфонс-любовник!

— Вот именно! Она тоже говорит, что я полюбовник ее.

Юити триумфально произнес эти слова матери, теперь уже настолько отдалившейся от него, что он не мог бы даже измерить.

Госпожа Кабураги и Юити отправились ночным поездом в одиннадцать часов того же вечера. К этому времени жара уже заметно спала. Отбытие в путешествие пробуждает у человека странные эмоции. Его охватывает чувство, будто он становится свободным не только от родной местности, которую оставляет позади себя, но и от времени, которое удаляется от него.

Юити ни в чем не раскаивался. Поразительно, но это потому, что он любил Ясуко. Если смотреть с точки зрения его экспрессивной горько-терпкой извращенной любви, то его поездку, которая была спровоцирована многочисленными осложнениями, можно было бы расценить как прощальный подарок Ясуко. В это время его сердце с обострившейся чувствительностью не ведало страха даже перед лицемерием. Он думал о своих словах, обращенных к матери: «В любом случае я люблю Ясуко. Разве это не доказательство того, что я могу любить женщин?» Помня о сказанном, он имел достаточно оснований, чтобы верить, что причинил беспокойство госпоже Кабураги не ради своего спасения, а ради спасения Ясуко.

Госпожа Кабураги не догадывалась о его новых умонастроениях. Он оставался для нее просто красивым юношей, исполненным очарования и молодости и все-таки не способным на любовь к женщине. Она — и никто больше — спасала его.

Когда поезд отъехал от ночной платформы токийского вокзала, госпожа Кабураги тихонечко вздохнула. Выкажи она хоть малейшим знаком свою любовь к нему, долгожданному отдыху Юити пришел бы конец. Поезд покачивало. Их обнаженные локти время от времени соприкасались, но каждый раз, когда это случалось, она невольно отстраняла свою руку. Она боялась, что легкая дрожь в руке выдаст ее влюбленность и все закончится для нее тем, что скука вновь одолеет Юити.

— Как поживает господин Кабураги? Судя по письмам, хорошо…

— Сейчас мой муж причесывается на манер «камиюи». Собственно, с этой прической он давно щеголяет, это всякий скажет.

— Он все такой же?

— В последнее время, когда я многое узнала о его жизни, он стал еще более легкомысленным. Когда мы вдвоем гуляем по городу, он то и дело восклицает: «Какое хорошенькое дитя! А это точно мальчик?» Спасу от него нет!

Юити ничего не сказал в ответ. Наконец госпожа Кабураги спросила:

— Тебе неприятно говорить об этом?

— Да, — ответил юноша, не глядя на спутницу. — Я не хочу слышать эти разговоры из твоих уст.

Госпожа Кабураги, как проницательная женщина, разгадала скрываемые от посторонних детские мечтания этого своевольного мальчишки. Для нее это было очень важное открытие. Это означало, что Юити все еще питал в душе кое-какие иллюзии на ее счет. «Я должна держаться так, будто ни о чем таком не догадываюсь. В его глазах я должна казаться безопасной любовницей», — с большим или меньшим удовлетворением решила она.

Сильно утомленные, они вскоре уснули. На следующее утро в Камэяма они пересели на линию «Тоба»; приехав в Тоба, сделали пересадку на линию «Сима», и почти через час поезд прибыл на конечную станцию в Касикодзима — на остров, соединенный с главным островом одним коротким мостом. Воздух был довольно прозрачным. Двое путешествующих вышли на незнакомой станции и вдохнули морской ветерок, дующий от многочисленных островов залива Аго.

По прибытии в гостиницу, что расположена на холме Касикодзима, госпожа Кабураги заказала только один номер. У нее не было никаких планов. Она была в растерянности, не зная, что делать ей со своей тяжкой любовью. Это и впрямь была неслыханная любовь — если давать ей какое-то имя. Ни в какой пьесе, ни в каком романе не отыскать подобного образца. Она должна все сама продумать и все сама испробовать. Если она переночует в одной комнате с мужчиной, которого крепко любит, безо всякой надежды на то, что между ними может что-то произойти, прикидывала госпожа Кабураги, то благодаря такому суровому испытанию, когда настанет рассвет, ее любовь — еще мягкая, еще горячая — будет закалена как сталь. Их провели в номер. Увидев две стоящие рядом кровати, Юити слегка струхнул, но вскоре устыдился своего недоверия к спутнице.

День выдался прекрасный, свежий, не сильно жаркий. В гостинице проживали постояльцы, заселившиеся большей частью в будние дни. После обеда они спустились на побережье полуострова Сима, близ мыса Годза. Они взяли там большой моторный баркас, чтобы прокатиться по узенькому заливу Аго позади гостиницы.

Госпожа Кабураги и Юити вышли из гостиницы в купальных костюмах и легоньких рубашках поверх. Их обволакивало покоем природы. Взглядам открылся морской пейзаж с россыпью многочисленных островов — казалось, они не столько дрейфовали по водам залива, сколько сбивались в стаю. Береговая линия была искромсанной, словно море прокрадывалось вглубь суши и пожирало остров. Такая необычайная тишина пейзажа создавала ощущение, будто всюду торчали широченные вершины сопок посреди наводнения. На востоке и на западе — насколько хватало глаз — до самых неожиданных горных ущелий разливалось сверкающее море.

Большинство постояльцев искупались до полудня и уже вернулись, поэтому после обеда на борту отправляющегося на белые пески баркаса, кроме Юити и госпожи Кабураги, насчитывалось только пять человек. Это были молодая пара с ребенком и пожилая американская пара. Лодка скользила по ровной поверхности глубоко изрезанного залива между жемчужными плотами. К плотам крепились погруженные в море корзины с культивируемыми устрицами. Поскольку лето заканчивалось, то нигде не было видно ныряльщиц за жемчугом.

Они сидели в хвосте баркаса на раскладных стульях. Юити восхищался впервые увиденным обнаженным телом госпожи Кабураги. В ней элегантность сочеталась с дородностью. У нее были красивые ноги, как у женщины, с детства приученной восседать в креслах. Линия от плеча до запястья казалась особенно красивой. Госпожа Кабураги не прикрывала свое слегка загорелое тело, словно для того, чтобы показать, как блестит на солнце ее кожа без малейшего признака увядания.

Эта округлость от плеча до запястья — развевающиеся на морском ветру волосы отбрасывали на нее подвижные тени — напоминала обнаженные из-под туники руки благородной древнеримской патрицианки. Свободный от мысли, что он должен желать это тело, свободный от чувства долга оказаться в ловушке этого желания, Юити очень хорошо понимал ее телесную красоту.