Сон Эндимиона был глубоким. Молодой человек не знал, кто заслонил свет у его изголовья, и не ведал, что за жаркая бессонная ночь нависает над ним. Он даже не замечал, как распустившиеся волосы женщины щекотали его щеки. Только его несказанно красивые губы слегка приоткрылись, обнажив сияющий ряд зубов.

Госпожа Кабураги открыла глаза. Их губы еще не соприкасались. Она открыла глаза в тот самый момент, когда мужественно решилась на самоотречение. «Если я прикоснусь к его губам, то после этого что-то упорхнет с легким трепетом крыльев. И никогда не вернется. Если я хочу сохранить между этим юношей и мной что-то похожее на музыку, которая никогда не закончится, я не должна пошевелить и пальцем. Дни и ночи я должна сдерживать свое дыхание так, чтобы даже пылинка между нами не всполошилась…» Она вновь совладала с собой и вернулась в свою постель. Прижалась щекой к теплой подушке и долго смотрела на барельеф в ореоле золотого свечения. Затем выключила лампу. Видение все еще пребывало в ее глазах. Она отвернулась лицом к стене. Уснула уже ближе к рассвету.

Тяжкое испытание увенчалось успехом. На следующее утро она проснулась с ясной головой. В ее глазах, какими она смотрела в лицо Юити, крепко спящего в это утро, была новая твердая воля. Ее чувства обрели закалку. Она схватила белую пуховую подушку и шутя швырнула в лицо Юити.

— Просыпайся! Какой прекрасный день! Я не могу спать весь день!

Этот день позднего лета, еще более свежий, чем предыдущий, обещал выпестовать прекрасные воспоминания о поездке. После завтрака они взяли с собой напитки и закуски, арендовали автомобиль и отправились на прогулку к самой оконечности полуострова Сима. Они запланировали вернуться в гостиницу на баркасе после обеда с песочного пляжа, где купались вчера. Из деревни Угата, ближайшей к гостинице, они прошли через красноглинистое обгоревшее поле с кряжистыми соснами, веерными пальмами и редкими лилиями и прибыли в порт Накири. Открывшийся с мыса Дайодзаки пейзаж с возвышавшейся огромной сосной был великолепен. Морской ветер ударял им в лицо. Они видели занятых своим промыслом ныряльщиц за жемчугом в белых одеждах, похожих на гребни волн; видели маяк Анори, который торчал, как высоченный кусок мела, на мысе в северной стороне; видели дым от костров ныряльщиц за жемчугом, поднимавшийся с прибрежной полосы на мысе Оидзаки.

Пожилая женщина, их сопровождающая, курила самодельную сигару, обернутую в лист камелии. У нее дрожали пальцы, желтые от старости и никотина, когда она показывала на мыс Кунидзаки в далекой дымке. Говорят, что в давние-давние времена император Дзито останавливался там дней на семь, когда вывозил на лодочные прогулки многочисленных придворных наложниц.

Утомленные как грудой бесполезных сведений о древних странствиях, так и своими новыми путешествиями, они вернулись в гостиницу после полудня не более чем за час до отъезда Юити. Не имея подходящего общения в этот вечер в Киото, госпожа Кабураги решила задержаться до следующего утра. Юити покинул гостиницу, когда наступало вечернее затишье. Госпожа Кабураги вышла проводить его до трамвайной остановки рядом с гостиницей. Подошел трамвай. Они пожали руки. После чего она внезапно повернулась и пошла. У изгороди обернулась и помахала рукой. Она махала долго, радостная и красивая, не выказывая чувств, пока малиновый закат освещал ее щеки.

Трамвай тронулся. Среди торговцев и рыбаков Юити почувствовал себя совершенно одиноким. Сердце его переполняла благодарность к этой благородной женщине за ее бескорыстность в дружбе. Это возрастающее чувство признательности было настолько сильным, что вызвало в нем ревность к госпоже Кабураги, такой же совершенной, как его жена.

По возвращении в Токио Юити столкнулся с заботами. За время его недолгой отлучки обострилось заболевание почек у матери. Не зная, как бороться, как сопротивляться, и надо ли, вдова Минами отчасти оттого, что занималась самобичеванием, только довела себя до крайности. И при таких обстоятельствах у нее нередко бывали головокружения и обмороки, постоянно сочилась моча, а это уже свидетельствовало о начинающейся атрофии почек.

Он явился домой в семь утра и по лицу Киё, открывшей ему дверь, сразу догадался о тяжелом недуге матери. На пороге в ноздри ему ударил застоявшийся запах болезни. Приятные впечатления от путешествия мигом застыли в его душе.

Ясуко еще не проснулась. Она вымоталась за ночь, ухаживая за своей свекровью. Киё пошла приготовить ему офуро. Не зная, чем занять себя, Юити поднялся на второй этаж в их супружескую спальню.

Верхние окна были открыты на ночь, чтобы впустить прохладный воздух, и теперь утренние лучи проникали сквозь них, падая на край москитного полога. Постель Юити была застлана. Льняные подушечки лежали аккуратно. Рядом на полу спала Ясуко с Кэйко в обнимку.

Юити приподнял москитный полог и забрался внутрь. Тихонечко растянулся на своей родной постели. Малышка открыла глаза. Она лежала под рукой матери и спокойно таращилась на отца. Струился тонкий молочный запах.

Вдруг малышка улыбнулась. Будто с краешка ее рта упала капелька улыбки. Юити легонечко ткнул пальцем в ее щечку. Кэйко продолжала улыбаться, не моргая широко распахнутыми глазами.

Заворочалась во сне Ясуко — тяжко, будто в корчах; потом открылись ее глаза. И неожиданно близко от себя увидела лицо мужа. Ясуко не улыбнулась.

В течение этих мгновений, пока Ясуко пробуждалась, память Юити лихорадочно перебирала образы лица своей жены. Он вспомнил ее спящее лицо, на которое очень часто засматривался; ее спящее лицо, о котором мечтал, — это было такое безвинное безобидное обладание. Он вспомнил ее лицо, переполненное доверием, радостью и удивлением, когда он наведывался к ней ночью в больничную палату. Юити ничего не ожидал от своей жены, когда она открыла глаза. Он просто вернулся из путешествия, куда отправился, оставив свою жену наедине с ее страданием. Однако сердце его, привыкшее к прощению, истосковалось по ней; его невинность, приученная к тому, что ей доверяют, пребывала в мечтаниях. Его чувства в эти мгновения были сходны с чувствами нищего, который не просит подаяния, хотя никаким искусством, кроме попрошайничества, не владеет…

Ясуко проснулась с тяжелыми веками ото сна. Юити увидел Ясуко такой, какой никогда не видел. Это была другая женщина. Она говорила сонным, монотонным голосом, без двусмыслиц.

— Когда ты вернулся? Уже позавтракал? Мама захворала сильно. Киё уже сказала тебе? — произнесла она без пауз, словно считывала с листа заготовленные слова, затем продолжила: — Я приготовлю тебе завтрак быстренько. Подожди на веранде на втором этаже, хорошо?

Ясуко прибрала свои волосы и быстро переоделась. Взяла Кэйко и спустилась на первый этаж. Она не передала ребенка в руки отца на время, пока готовила завтрак, а положила его в комнате, ближайшей к веранде, где Юити читал газету.

Солнце с утра еще не пекло. Вину за свое смятение Юити взвалил на ночной поезд, где было так душно, что он не смог выспаться. «Теперь я четко понимаю, что называют размеренной поступью невезения. У него заданный ритм, как у часового механизма. Утром всегда так себя чувствуешь, когда не выспишься хорошенько. Это все из-за госпожи Кабураги!»