Иллюзия исчезновения рабочего класса возникла вследствие изменений, произошедших внутри него, а также в процессах производства, а не из-за демографического спада. Спад наблюдался в старых промышленных отраслях производства, сложившихся в девятнадцатом и начале двадцатого века; значение, которое эти отрасли имели в прошлом, зачастую символизируя индустрию в целом, придавало этому процессу особый драматизм. Так, углекопов, количество которых исчислялось сотнями тысяч, а в Великобритании даже миллионами, стало меньше, чем выпускников университетов. Во всей сталелитейной промышленности США теперь было занято меньше людей, чем в сети ресторанов «Макдоналдс». Даже если традиционные отрасли промышленности и не исчезали, происходило их перемещение из старых в новые индустриальные страны. Во все более широком масштабе мигрировали текстильная, швейная и обувная промышленность. Число рабочих, занятых в текстильной и швейной промышленности в Федеративной Республике Германии, упало более чем наполовину в период с 1964 no i?8o год. В начале rgSo-x годов на каждые юо немецких рабочих в швейной промышленности Германии приходилось 34 иностранных рабочих, хотя еще в 1966 году их было менее трех. Черная металлургия и кораблестроение в центрах ранней индустриализации фактически исчезли, однако развивались в Бразилии, Корее, Испании, Польше и Румынии. Старые индустриальные регионы превратились в «пояс ржавчины»—термин, изобретенный в США в ig/o-e годы. Целые страны, на ранних стадиях развития промышленности считавшиеся индустриальными центрами, как, например, Великобритания, подверглись широкомасштабной деиндустриализации, превратившись в музеи исчезнувшего прошлого, которое показывали туристам. Когда последние углекопы исчезли из Южного Уэльса, где более 130 тысяч жителей в начале Второй мировой войны зарабатывали себе этим на жизнь, оставшиеся старики спускались в пустые шахты, чтобы продемонстрировать туристам, как они когда-то трудились здесь в вечной темноте.

И даже в тех случаях, когда новые отрасли промышленности заменили старые, это были не совсем те отрасли, зачастую не в тех местах и имеющие иную структуру. Именно это подразумевал появившийся в igSo-e годы термин «постфордизм» *. Возникали огромные заводы с производством конвейерного типа, появлялись города и регионы, где преобладала одна отрасль

* Это выражение, возникшее из ноныток переосмысления анализа индустриального общества, сделанн^1х левыми экономистами, было введено в обиход Аланом Линицом, который позаимствовал термин «фордизм» у итальянского мыслителя-марксиста Грамши.

Социальная революция 1945 — *990 годов

промышленности, например автомобили, как в Детройте и Турине. Местный рабочий класс объединялся и сплачивался по месту проживания и работы. Это явление казалось типичным для классической индустриальной эпохи. Несмотря на то что видимость здесь расходилась с действительностью, в этом феномене содержалась более чем символическая правда. Там, где в конце двадцатого века развивались старые промышленные структуры (что происходило в процессе индустриализации в странах третьего мира и в социалистических экономиках, глубоко увязших в фордизме), сходство с западным индустриальным миром, каким он был до Второй и даже до Первой мировой войны, было очевидно, вплоть до появления влиятельных профсоюзов в крупных промышленных центрах — таких как автомобильный Сан-Паулу или судостроительный Гданьск. Точно так же объединенные союзы рабочих автомобильной и сталелитейной промышленности возникали в результате массовых забастовок 1937 года, проходивших в тех местах, где сейчас находится «пояс ржавчины» американского Среднего Запада. В отличие от крупных фирм, производивших массовую продукцию, и больших заводов, доживших до i99°'x годов, хотя и подвергшихся модернизации, новые отрасли производства имели совершенно иную структуру. Классические регионы «постфордизма» (например, Венето, Эмилия- Романья и Тоскана в Северной и Центральной Италии) не имели больших промышленных городов, крупных фирм, огромных заводов. Они представляли собой сеть предприятий от мелких мастерских до средних (но высокотехнологичных) производств, разбросанных по маленьким городам и сельской местности. Представители одной из крупнейших фирм в Европе предложили мэру Болоньи разместить там одну из своих главных фабрик. Мэр* вежливо отклонил это предложение. Власти его города и региона (процветающих, современных и, между прочим, коммунистических) знали, как управлять социальной ситуацией в новой агропромышленной экономике. Пусть Турин и Мигзн, считали они, занимаются проблемами промышленных мегаполисов.

Тем не менее в конечном итоге (что стало очевидным в igSo-e годы) рабочий класс все-таки пал жертвой новых технологий, особенно неквалифицированные и полуквалифицированные мужчины и женщины, работавшие на поточных линиях, которых легче всего можно было заменить автоматами. После того как десятилетия глобального бума в производстве — 195°-е и 19бо-е годы — уступили место эпохе мировых экономических трудностей 1970-х и 198о-х годов, промышленное производство никогда уже не выросло до прежнего уровня, при котором число рабочих увеличивалось даже при внедрении новых технологий (см. главу 14)- Экономический кризис начала i98o-x годов впервые за сорок лет возродил в Европе массовую безработицу.

* Он сам мне об этом рассказывал.

з28

«Золотая эпоха>-

В некоторых недальновидных странах этот кризис вызвал настоящий промышленный холокост. Великобритания Б 1980—1984 годах потеряла 25% своей обрабатывающей промышленности. В период с 1973 по конец igSo-x годов общее число рабочих, занятых на производстве в шести индустриальных странах Европы, уменьшилось на j миллионов или примерно на четверть, половина из которых в период с 1979 по 1983 год лишилась работы. К концу igSo-x годов, когда полным ходом шел процесс увеличения числа трудящихся в новых индустриальных центрах, доля рабочих, занятых на производстве в старых промышленных центрах Запада, составляла примерно четверть от всех гражданских профессий (в США к тому времени их количество было гораздо ниже 2о%) (Bairoch, 1988). Это очень сильно отличалось от старой марксистской мечты о постепенном превращении населения земного шара в пролетариат по мере развития промышленности, до тех пор пока рабочие не станут большинством. За исключением редчайших случаев, из которых Великобритания была наиболее известным, промышленный рабочий класс всегда составлял меньшинство работающего населения. Однако кризис рабочего класса и его движений, особенно в старом индустриальном мире, стал очевиден задолго до того, как вопрос о его серьезном упадке встал в мировом масштабе.

Это был кризис не рабочего класса, а его сознания. В конце девятнадцатого века (Эпоха империй, глава з) далеко не однородные группы населения, зарабатывавшие себе на жизнь в развитых странах тем, что продавали свой ручной труд за заработную плату, научились смотреть на себя как на единый рабочий класс и считать этот факт самой важной характеристикой своего положения в обществе. По крайней мере к этому заключению пришло достаточное количество трудящихся, так что партии и движения, апеллировавшие к ним в основном как к рабочим (о чем говорили сами их названия: «Labour Party», «Parti Ouvrier» и г д.), за несколько лет превратились в мощную политическую силу. Однако их объединяло не только получение заработной платы и мозолистые руки. Все они в подавляющем большинстве принадлежали к бедной и экономически незащищенной части населения. Несмотря на то что они были далеки от нищеты и лишений, жизнь обеспечивала их весьма скромным достатком, гораздо ниже того, который приходился на долю средних классов. До 1914 года рабочие во всех странах не могли позволить себе покупку потребительских товаров длительного пользования, а в период между мировыми войнами исключение составляли лишь рабочие Северной Америки и Австралии. Один британский коммунистический лидер, посланный на процветавшие в годы войны оборонные заводы Ковентри, приехал назад в состоянии крайнего удивления. «Подумать только,—говорил он своим лондонским друзьям, в числе которых был и я,— там у всех товарищей есть автомобили!»