все эти благоглупости. Лишь изредка раздавалось поощрительное: «Зер гут! Зер гут! Рихьтихь, рихьтихь!..» Не выступил ни один оратор, голосований не было, по окончании собрания его участники и участницы мирно разошлись по домам чай пить.

Мы уходили под впечатлением живой иллюстрации к нашим книжным понятиям о продажности рабочей аристократии при империализме. Впечатление было особенно сильным потому, что накануне мы видели собрание коммунистов».

6

«Когда вздумаешь пройтись пешком домой из центра города, то не один раз тебя остановит женщина и попросит: «Айн цигаретте!» Дать — значит принять «приглашение», а не дать неловко: вдруг человеку действительно курева купить не на что? И вот, дашь сигарету, но скажешь: «Абер нихьтс мер!» («Но больше ничего!»). Не конфузятся, берут и вежливо благодарят.

Тут их, говорят, больше ста тысяч, в полиции зарегистрированных проституток.

Вообще нравы здесь… нам, советским пуристам, вообразить себе трудно. В киосках кое-где можно купить, почти открыто, журнал лесбиянок и прочесть передовую статью, авторша которой доказывает, что дети обременяют человечество и что настоящая любовь может быть только однополой (!). Соответствующие стихи: «Как я ее любила!» и т. д. Эпистолярный роман, с продолжением из номера в номер, в форме женской переписки.

А вот подлинная сценка в одном полукафе-полупритоне, куда мы забрели в первые дни, осматривая город. О характере сего заведения мы понятия не имели. Сели за столик случайно рядом с эстрадой. Ужинаем. Ну-с, для начала на эстраду выбегают четыре танцовщицы, все в черном — сущие монашки, скромненькие, и довольно изящно перебирают ножками. Вдруг удар гонга, и от неожиданности мы поперхнулись: монашки разом поворачиваются спинами к нам — а спины у них голые! — и начинают выделывать форменные антраша.

Но это были только цветики, ягодки поджидали нас впереди. Оглядывая публику, мы заметили высокую худую женщину в кричаще-зеленом коротком платье, с крупными мосластыми «ножками» в туфлях примерно 44-го размера. Женщина перекочевывала от столика к столику и вела себя вызывающе фривольно, садилась на колени к мужчинам, обнималась с ними. Мы уже начали друг друга стращать: «Сейчас дойдет до нашего столика и плюхнется к тебе на колени!» Тогда виолончелист, заметив, на кого мы поглядываем, нагибается к нам и доверительно шепчет:

— Дас ист айн манн! (Это мужчина!)

Потеряв аппетит, мы не доели наших порций сосисок, расплатились и дали тягу».

«На днях к нам на квартиру явился некий субъект, назвавшийся племянником («неффе») хозяйки, и проявил неумеренный интерес к нашим комнатам. Не успели мы его остановить, как он прошелся туда и сюда, приглядываясь к обстановке, к висящим на стене олеографиям. Взял со стола книгу, прочел ее название. Мы с недоумением во все глаза следили за ним.

На его неудачу, хозяйка оказалась дома и своего «неффе» не узнала. Заявила, что первый раз видит его. Ему оставалось ретироваться…

Тут мы сообразили, что он из полиции. Одно странно, как это он не догадался предупредить заранее хозяйку, что доводится ей племянником?

Вообще, немецкой политической охранке до нашей приснопамятной царской очень далеко. Те были мастера своего дела! Говорят, у немцев дотошна и хорошо поставлена уголовная тайная полиция. Политическая же и в конституционной монархии Гогенцоллернов была не ахти (при отсутствии подпольных революционных организаций в стране точить зубы охранникам было не на ком), а новую создать после свержения Вильгельма еще не успели.

Кстати, о Вильгельме Втором. Недавно услышали в одном из рабочих клубов недурные сатирические куплеты, написанные сыном Пика (члена ЦК ГКП), на популярный мотивчик: «Их хаб майн херц им Хайдельберг ферлёрен» (Я потерял свое сердце в Гейдельберге). Содержание куплетов: пока жива немецкая социал-демократия, бывший император не теряет надежды снова усесться на германский престол.

Я так соскучился по русским песням, — писал Костя, — что недавно на концерте приехавшей из Москвы певицы Загорской, в клубе советского торгпредства, всплакнул, слушая наши частушки:

Люди добрые, поверьте,

Расставанье хуже смерти!..»

«От соотечественников, живущих за границей, мы с Костей слышали, что лучший способ быстрее всего обучиться языку — это завести себе подружку, не знающую ни слова по-русски. Вы понимаете, друзья, что мы оба люди семейные, добропорядочной нравственности, а потому, к сожалению (гм! Я, кажется, оговорился?), нам этот наиболее эффективный путь заказан. Приходится самое большее рассчитывать на общение с немецкими товарищами-коммунистами, из которых кое-кто к нам захаживает. (Письмо пойдет с оказией, так что я этим сообщением никого не подвожу.) Мы располагали напрактиковаться с ними в немецкой речи, — но вот беда! — у них был встречный расчет. Они просят нас говорить с ними только по-русски. Пришлось согласиться, что для них важнее русский язык, чем для нас немецкий…

Забыли вам сообщить, что все нужные книги давно приобрели. Работа кипит вовсю. До обеда, как правило, никуда из дому не выходим, сидим по своим комнатам и скрипим перьями. Костя изничтожает Бауэра, Реннера, Фридриха Адлера, а я — Каутского, Давида и других архиученых мужей, причастных так или иначе к аграрной программе немецкой социал-демократии.

Если разыщете в Москве берлинскую «Ди роте фане», то в последних номерах прочтите Костины статьи под псевдонимом «Пауль» (одна против «австро-марксистов» и две против немецких ультралевых). Я тоже нацарапал кое-что против Рут Фишер, Маслова и компании, уже выбираю псевдоним. Пишем, конечно, по-русски, переводят товарищи в редакции сами.

Решили полюбопытствовать, как немецкий театр осваивает русские переводные пьесы. Кстати, перевод с русского нам на слух легче понять, чем чисто немецкую речь. Сходили на «Павла I». В этой роли видели в Ленинграде Певцова, а здесь Пауль Вегенер, тоже крупный артист, играет графа Палена и сделал из него главное действующее лицо пьесы. Постарался, наверно, и переводчик: немец-временщик вырастает в подлинного «спасителя России» при слабоумном русском императоре. Таково оно, «чистое» и «далекое от политики», буржуазное театральное искусство. Но еще хлестче трюк с купленным у нас фильмом «Крылья холопа»: русский изобретатель планера, крепостной парень Никишка, обратился… в немца, каким-то ветром занесенного из Германии ко двору Ивана Грозного! Для этого понадобились лишь несколько манипуляций при переводе титров (надписей) с русского языка на немецкий да удаление некоторых кадров. В результате на долю русского народа в фильме оставлено амплуа беспробудных варваров. Вот и продавай советские фильмы в католико-социал-демократическую Германию!

В Москву привезем новую игру — пинг-понг. Это настольный теннис. Мы в него режемся вдвоем часами, когда наши головы начинают распухать от социал-демократических премудростей».

7

Случай испытать