отправляться в войска, но при условии, что он вместе с Холмским и Андреем Вологодским возьмёт командование полками на себя, а сына пришлёт к нему в Кременец.

— Мне надо посоветоваться с ним по делам важным, — объяснил он коротко воеводе.

Палицкий охотно отбыл к месту сражения, а на следующий день новый гонец доставил от сына ответ:

«Мы ждём нападения татар, отъехать не могу. Лучше мне умереть здесь, нежели удалиться от войска».

Ослушание сына рассердило Иоанна, но в его нынешнем положении приходилось смиряться с противодействием. И тогда он решил самостоятельно, без совета с сыном, попытаться заключить мир с татарами. Он снарядил в путь Ивана Товаркова, снабдив его щедрыми дарами.

— Скажи царю, — напутствовал он посла, — что негоже нам людей своих понапрасну губить, пусть хан отступит прочь, не трогает своего улуса.

Иоанн готов был даже признать себя вассалом Большой Орды и возобновить выплату необременительной дани, лишь бы оттянуть решающую схватку с татарами за освобождение Отчизны до будущих времён, когда Русь окрепнет.

— Особое уважение окажи главному воеводе Ахматову, князю Ордынскому Темиру, — наказывал государь. — Ему и дары особые, и поклон от меня. И посули, что и впредь его не забудем. Темир великим уважением у Ахмата пользуется, его слово за нас может стать решающим...

По приказу великого князя Товаркова с небольшой свитой переправили через Угру в лодке, днём, на видном месте, с белым флагом и с большой поклажей — с дарами, чтобы татары видели: к ним едут послы.

Вернулся Товарков достаточно быстро и весьма удручённым. Хан принял его зло и высокомерно.

— Стыдно мне, мой государь великий, даже передавать тебе то, что говорил этот злодей.

— Говори, не бойся, собака для того и рождена, чтобы лаять, — подбодрил Иоанн.

— Приказывал он передать тебе, твоё величество, что ты — слуга его и улусник, и за ослушание ты должен сам к нему прибыть, на коленях приползти, стремя коня его целовать и дань с собой за все девять лет, что не платил, — привезти. Иначе грозился взять твою землю силой, а тебя рабом сделать. А дань, так или иначе, всё одно платить придётся...

По мере того как Товарков говорил, лицо Иоанна наливалось краской, и было непонятно, то ли от возмущения, то ли от стыда, а скорее, обе причины одинаково оказывали на него своё воздействие.

— Дары, что я ему преподнёс, — продолжал посол, — он отшвырнул не глядя, говоря, что обиду, мол, долго чинили, долго и отвечать придётся. Кубки твои серебряные ногами пинал, на кинжал с золочёной рукоятью не глянул, когда тот на пол вывалился. Однако, когда я собирать дары начал, чтобы назад их забрать, коль не нужны, он раскричался на меня: «Поди вон отсюда, собака, нечего тут вещи мои трогать!» — и приказал слугам забрать всё, а меня вытолкали к реке. К князю Темиру я и подступиться не смог. В общем, не по чести он меня принял, не по чести и проводил. И ещё приказал передать тебе сие послание. Оно, видать, заранее у них приготовлено было.

Товарков протянул великому князю свёрнутое трубкой письмо с подвешенной на нём ханской печатью. Иоанн сорвал печать, развернул грамоту, прочёл. Кроме угроз и проклятий отступнику, кроме приказа немедленно явиться с «выходом» к нему в ставку, хан перечислял, сколько и какой подати желал он получить от своего вассала в будущем:

«И ты бы мою подать в сорок дней собрал: 60 тысяч алтын, а ещё 20 тысяч весной, да 60 тысяч осенью, а на себе бы носил Батыево знамение: у колпака верх вогнув, ходил... Если же моей подати в сорок дней не соберёшь, а на себе не начнёшь Батыево знамение носить, то все твои бояре своими густыми волосами и великими бородами у меня будут пол мести, а мои дворяне с хозовыми сагодаками и с сафьяновыми сапогами у тебя командовать будут...»

Дочитав, Иоанн подскочил со стула, отшвырнул грамоту себе под ноги и наступил на неё каблуком. В волнении заходил по палате, где размещались его приёмная и кабинет. Ивана Товаркова он принимал в присутствии ближних своих бояр и дьяков. Посол молча оставался стоять посередине палаты. Пройдя к окну и обратно и будучи не в силах больше сдерживать свои эмоции, Иоанн накинулся на сидящего под рукой Мамону:

— Вот ваши советы чем кончаются! Срам один, позор! Мне перед сим басурманином на коленях стоять? Стремя коня его целовать? Нет, вы слышали? Вы этого хотели?!

Иоанн выплёскивал свою злость на низко склонённые головы советчиков, которые и не думали оправдываться, но трезвая здравая мысль тем временем нашёптывала ему, что виноват лишь он один в своём позоре, и что если бы он не хотел засылать посла к Ахмату, то никто бы не заставил его этого сделать. А советчики лишь поддакивали ему так, как он сам хотел. Слушать же надо было не свой страх, а молодых воевод, сына своего, святителей, наконец, старца Вассиана Ростовского, который предрекал ему победу, а не позор.

— Но, государь, — уловив паузу, вставил своё слово старый князь Иван Борисович Тучков, чей брат теперь находился в отъезде с Софьей. — Я не советовал тебе, твоё величество, слать послов к хану, но я же теперь говорю: не жалей о сделанном. Ты совершил попытку примириться с врагом, не желая проливать понапрасну русскую кровь, стремясь спасти Отечество. Раз не получилось — делай выводы и не кори себя и советчиков своих. Сделай так, чтобы пожалел хан о поступке своём, это будет лучшая месть наша врагу за его спесь.

— Ты, пожалуй, и прав, князь Иван, — более миролюбиво ответил государь, чей гнев уже почти иссяк. Он обернулся к воеводе Оболенскому:

— Ты, князь, готовь своих воинов, завтра на рассвете все отправляемся к Угре, держать оборону. И больше никаких переговоров с Ахматом, никаких колебаний.

— Ты, Владимир, — обратился он к дьяку Курицыну, — отправь гонца в Москву к наместнику, к Патрикееву. — Пусть донесения все шлют прямо к Угре, я теперь там с войском буду стоять. Матушке-старице Марфе пусть сообщат, что внук её Иван храбро держит оборону...

Не успел он закончить наставления, как дверь распахнулась и на пороге явился дьяк Родион Богомолов:

— Государь, гонец от твоих братьев прибыл, сообщает, что к нам движутся их полки с севера, через пару часов тут будут.

— А где