Преимущество первых дней, когда ополченцы сумели занять выгодные оборонительные позиции, постепенно растаяло, и теперь битва была на грани проигрыша.

Пять часов конные сотни ополчения сдерживали наступление гетманского войска. Преимущество поляков все же дало себя знать, и ополченцы отступили. Отступление превратилось в беспорядочное бегство. Остановить этот стыд не удалось даже князю Пожарскому – конница ушла на другой берег Москвы-реки. На других участках сражения поляки оттеснили людей князя Трубецкого. После этого гетман Ходкевич сначала взял все поле перед Земляным городом и затем выбил русских с валов полуразрушенного Земляного города. Враги захватили и Климентьевский острог, где посекли всех защитников. В захвате острога участвовали даже поляки, сидевшие в Кремле! Наглая вылазка… И везде успевал сам гетман.

Теперь поляки перевезли в Кремль немало продовольствия – четыре сотни возов. Совсем плохо дело.

Спасибо Авраамию Палицыну, келарю Троице-Сергиева монастыря. Авраамий сначала убедил отбить Климентьевский острог обратно, и то был славный бой. К полудню острог снова был наш.

Наступило затишье, воеводам удалось собрать и успокоить рассеявшихся бойцов. Часть пеших ополченцев продолжили стоять на пути гетмана, но тот тоже занялся сосредоточением оставшихся польских сил.

Положение русских ополченцев было незавидным, поэтому Пожарский и Минин решили перейти от обороны к наступлению и отнять инициативу у гетманского войска. И здесь нужен смелый ход, переворачивающий логику сражения. Скоро все решится…

Сейчас Минин мысленно молился, уповая на стойкость бойцов и на помощь Господа.

Алп-Арслан терпеливо ждал. Ему нравился воевода Козьма, потому что в отличие от князя Пожарского, Минин татарам почему-то доверял. Во всяком случае, царевичу Арслану так казалось. Да, татары совсем недавно бились на стороне Дмитрия Второго, которого здесь считали ложным царем, но кто разберет этих урусов с чредой их поддельных царей Дмитриев, Петрушек и Ивашек? Не сами ли они довели положение вещей до сегодняшнего господства поляков в Кремле? Казаки по-прежнему готовы служить Руси, и сегодня эта Русь здесь – в Белом городе, собранная со всех краев, включая касимовских и юрьевецких татар.

Словно прочитав мысли Алп-Арслана, воевода Козьма обернулся к нему и сказал, глядя в глаза:

– Как бы сейчас не повернулось, будь рядом. Похоже, для касимовцев и юрьевцев найдется особое дело. Ты со мной?

– Не сомневайся, воевода, – ответил Алп-Арслан, не отводя взгляда.

На том разговор и закончили.

Алп-Арслан спустился к сокольничему и лошадям. Скоро бой возобновится, надо отдохнуть хоть час.

…В сумерках метались огни и тени, что-то горело на той стороне реки. В большом шатре шел военный совет ополченцев.

– Если мы не ударим ночью, завтра мы будем биты, – убеждал военачальников Козьма Минин. – Сейчас нам нужно последнее отчаянное усилие, и с Божией помощью разобьем ляхов! Завтра будет поздно, братцы. Завтра враг отдохнет и додавит…

– Мы тоже устали, – раздался голос откуда-то сзади, из толпы полусотников весьма разбойного вида.

Алп-Арслан с нескрываемым презрением смотрел на ропщущих предводителей казацких отрядов. Это были не татарские казаки, русские. Царевич сталкивался с ними и раньше и был невысокого мнения об их боевых качествах.

– Сегодня все решится, – тихо сказал воевода Минин. – Кто сейчас покажет крепость духа, тот и победит.

Он повернулся к Алп-Арслану.

– Поднимай своих людей, царевич! Лично поведу касимовских и юрьевецких татар. Ударим в тыл. – Минин обвел взглядом всех остальных. – А вы бейте в лоб.

Татарские конные отряды во главе с Мининым немедленно выступили из Белого города к Москве-реке. Двигались по возможности тихо и без огня. Дойдя до Крымского брода, столь же тихо его перешли.

Постепенно разворачиваясь в боевое построение, конница разгонялась, разгонялась, и наконец, знаменитая татарская лава захлестнула первый польский лагерь.

Несет лошадь Мустафу Беркузле на врага, пьянит казака близость сшибки, недавний страх погибели не ушел, нет, но стал мельче, тише… Размахивает Мустафа саблей, кричит вместе с соратниками боевой клич «За Касимов!» и – привычное чувство! – словно растворяется в этой неумолимой татарской лаве.

Нет больше отдельного сокольничего Беркузле, есть единая касимовская стальная воля, которая сейчас сокрушит врага, кем бы он ни был и что бы о себе ни думал.

Чувствует Мустафа, что за его спиной стоит предок Ибрагим и одобрительно кивает: да, таким и должен быть Беркузле – бесстрашным, верным своему хану и быстрым, как ястреб!

Но не дураком – очнулся от опьянения боем молодой Беркузле, сейчас начнется сеча, и в ней надо быть идеально собранным прямо здесь и прямо сейчас!

Сабля Мустафы выпивает первую кровь врага, лошади сталкиваются, кто-то летит под копыта, кто-то повисает на пиках, кому-то сносят голову – Мустафа замечает все и, кажется, чудесным образом успевает уклоняться от верных ударов супостата.

– За Касимов! – кричит сокольничий Беркузле, и взгляд его страшен.

Началась лютая рубка. Ляхи цепенели, когда из тьмы возникали татары с обнаженными кривыми саблями, били наотмашь, скалились, орали что-то страшное… И гетманские отряды побежали.

Царевич Алп-Арслан рубил бегущего врага, не отставал его верный сокольничий Мустафа Беркузле. Где-то высоко в ночном небе парил ворон Хасан и кричал свое «Хар-р-рар!», но его почти не было слышно в лязге оружия, предсмертных криках людей и лошадей, звуках ударов и выстрелов. Непостижимым образом слышал Хасана только Мустафа. Усталость оставила сокольничего, он летел на своей лошадке, подобно сказочному духу степи, и неустанно рубил и рубил врага – бегущего, застывшего, пытающегося сопротивляться – любого.

В темноте полякам казалось, что кровожадная татарская орда бесконечна, бесчисленна и неуязвима. Замешательство гетманских войск, заметавшихся по Замоскворечью, увидели те ополченцы, которые не хотели идти в решающий бой. Теперь они понял, что враг дрогнул, и его можно и нужно добить.

Ополчение, вдохновленное действиями татар, двинулось на поляков, и к утру стало ясно, что побитый гетман Ходкевич с остатками войска убирается туда, откуда пришел.

Татары спешились и отдыхали чуть в стороне от недавнего поля боя.

Забрызганный с ног до головы кровью царевич сидел, привалившись к одинокому деревцу. Рядом, как всегда, находился Мустафа Беркузле. Он перевязывал себе рану на плече белой тряпицей. Ворон Хасан сидел на одной из верхних ветвей.

К царевичу подъехал Козьма Минин с помощниками.

– Как сами? – спросил воевода.

– Кхар-р-рашо! – ответил за Алп-Арслана ворон.

Над полем раздались раскаты смеха.

1614 год. После смуты

Давно зажил раненый бок мудрого ворона, а вот перебитое крыло побаливало, особенно перед дождем. Так что Хасан поначалу предпочитал сидеть в клетке: кормят и безопасно.

Многое за эти годы повидал ворон: и осажденную Москву в дымах пожарищ, и степные пограничные станицы, и казачьи юрты под русскими городами. Везде к