– Пошто не возьмут? Еще как возьмут, – похлопал Дениса по плечу унтер-офицер, – домашняя еда – она для солдата слаще сладкого, потому что дом родительский напоминает. А здесь даже княжеские разносолы приедаются. Охота поснедать чего-то более привычного, домашнего. Так что возьму грех на душу, пропущу тебя!

– Со мной два товарища с гостинцами, – просительно произнес Денис, – можно и их взять с собой?

– Давай! Только быстро!

– Петька, Степка, бегом сюда!

Мальчишки, подхватив свои котомки, с трудом протиснулись сквозь возбужденную толпу к лестнице.

– Ну, с богом! – напутствовал Дениса и его товарищей добродушный фельдфебель.

За дверью перед удивленным взором мальчишек открылась сверкающая позолотой канделябров и сиянием хрустальных ламп просторная прихожая, украшенная гобеленами и статуями греческих красавиц. Мягкий бархатистый ковер скрадывал шаги, и Денису показалось, что он бесшумно вознесся в сказочные кущи какого-то индийского раджи. Казалось, еще мгновение, и со всех сторон набегут смуглокожие слуги в тюрбанах и начнут скликать стражников…

– Господа, господа, – остановила Петьку и Степку неизвестно откуда появившаяся худенькая, невысокого роста сестра милосердия, – наденьте, пожалуйста, халаты.

Денис взял протянутый девушкой халат и неожиданно подумал: «Вот девчонка, небось и гимназии-то еще не закончила, а уже Отечеству служит. А ты, здоровый, крепкий мужик до сих пор в тылу околачиваешься. Но мне же до призыва еще далеко, – пытался оправдать он себя. – Ну и что, этой девчонке, наверное, не больше пятнадцати, а она уже раненым помогает».

– Спасибо, сестра, – поблагодарил он услужливую девушку и, дождавшись, пока друзья напялят на себя явно великие для них халаты, Денис направился к двойной беломраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Взглянув вверх, Петька, увидел над собой огромную сверкающую люстру и удивленно воскликнул:

– А что, если эта громадина упадет?

– Тогда от нас и мокрого места не останется, – откликнулся Степан.

– Ну что вы, братцы, этой люстрой восхищаться нужно, а не людей пугать, – наставительно произнес Денис, явно любуясь нависшей над лестницей хрустальной люстрой, заливавшей ярким светом все вокруг. Даже лица спускающихся по лестнице с помощью сестер милосердия раненых в этом свете казались светящимися изнутри, какими-то умиротворенными, а не обезображенными болью.

У высоченных дверей с вывеской «Палата № 1» посетителей встретила миловидная, в годах сестра милосердия. Узнав о цели прибытия, она великодушно пригласила их следовать за собой. В огромном зале было шумно от приглушенных разговоров и стонов раненых.

– Здесь у нас выздоравливающие, – сказала сестра, сопроводив Дениса и его друзей в другой конец зала, – они всегда рады новым людям.

Посетителей сразу же окружили хромающие, с перевязанными руками и ногами солдаты. Со всех сторон посыпались вопросы:

– Откель будите?

– Табачку нету, ли?

– Письмишко не настрочите?

– А кличут вас как? – выступил вперед высокорослый, крепкого телосложения раненый с повязкой на лице, закрывающей левый глаз.

– Я Дениска!

– А я Петька!

– А это мой дружок Степка, – представил неожиданно смутившегося от всеобщего внимания друга Петр.

– Меня тоже Степаном кличут, – обрадовался знакомству «Кутузов», так одноглазого сразу же окрестил Денис.

– Садитесь, ребята, ко мне на койку, – предложил он, подвинувшись.

Прежде чем сесть, Денис достал из платка, куда мать Петьки завернула нехитрые гостинцы, пирожки и раздал их раненым. Это же проделали и Петька со Степаном.

– Прямо отчим домом запахло, – удовлетворенно промолвил Степан, – спасибо, ребятки, вам за домашние шанежки. Вот если бы еще табачку припасли, то тогда большей радости нам и не надо.

– Есть! Есть табачок, – вскочил Степка и, вытащив из кармана ополовиненную пачку, раздал каждому табачнику по папиросе. Раненые, шумно переговариваясь, направились на балкон и с удовольствием задымили.

Пока продолжался перекур, Денис, глянув на молчаливого раненого, сидящего напротив, который неожиданно для ребят отказался от табака, спросил:

– А что, дядя, страшно воевать-то?

– Впервой солдату все страшно, – глухо ответил тот, – особенно когда снаряды вокруг рвутся. Так и думаешь, что следующий обязательно тебя на голову опустится.

– А как же в таком случае уберечься? – заволновались Петька со Степкой.

– А никак! Потому что немецкие пушкари тепереча могут самый глубокий схрон сковырнуть. Видел я, как кругом человеческие ошметки разлетались. Сам вот под снаряд угодил. День целый под землей пролежал, пока не очухался. Вроде руки-ноги целы, а делать ничего не могу. Как зачну что делать, руки дрожат, и все тут. Доктора говорят, что это у меня внутри что-то не в порядке. – Солдат протянул к лицу Дениса руку, и она неожиданно ожила, затрепетала, словно раненая птица, пока он не прихлопнул ее другой рукой.

– Даже подымить как следует не могу, – угрюмо промолвил раненый и замолчал.

В это время возвратились солдаты, выходившие на террасу покурить.

– Спаси Христос, братцы, за табачок, – еще раз от имени раненых поблагодарил Дениса и его друзей «Кутузов».

– Расскажите о войне, – попросил Денис, видя благодушное расположение солдат.

– А что рассказывать? Ведь у каждого солдата своя правда про войну. Давай-ка ты, Кузьма, расскажи, – обратился «Кутузов» к черноусому, среднего роста крепышу с перевязанной рукой.

– А что ж не сказать, скажу, – словоохотливо отозвался черноусый красавец. – Я был вестовым при штабе. Все у нас шло хорошо – немцев оттеснили, с ходу город взяли. Неожиданно в 6 часов утра чтой-то задвигалось все в неприятельском лагере, начался такой сильный артиллерийский обстрел наших позиций, какого до этого ни разу не было. Оттуда, из немецкого лагеря, в нас сыпали огромными снарядами. Они падали очень для нас неудачно и производили ужасное опустошение. Мы стали отвечать, но наше положение становилось все хуже и хуже. Люди стали убывать невероятно. Скоро разнеслась весть о приказе отступать. Отступая, мы бились отчаянно. Но немцы, видимо, шли на нас большими силами, да еще с двух сторон. Как сейчас помню случай с нашим штабом. Я был на расстоянии 200 шагов от него. Генерал наш и другие штабные стояли у каменного строения вблизи открытого поля и, сгорбившись, смотрели на столик, где лежала карта сражения. В этот момент один из снарядов ударился в самый стол, и офицеров взорвало. Я поскакал назад, в сторону штаба, но кусок шрапнели ударил меня в голову, и я упал без чувств. Больше ничего не помню. Очнулся лишь на операционном столе. Столько страху там натерпелся, что и вспоминать не хочется…

– А я другой случай знаю, – вступил в разговор черноволосый, чернобровый казак с перевязанной ногой. – Служил в нашей сотне Лакин. Лихой казак. Однажды рано утром он отделился от нашей сотни и зачем-то задержался около деревни Высокой, у Люблина. Только что он хотел вернуться назад, как видит, навстречу ему несется разъезд австрийцев: 19 солдат и 3 офицера. Что тута делать? Однако Лакин не растерялся и громким голосом стал кричать, точно сзывая: «Нашел, ребята, здесь они, бери их, держи!» Австрийцы поверили, что где-нибудь поблизости есть казачья засада, а нас, казаков, они боятся пуще огня. Побросали винтовки, слезли с лошадей и стали молить Лакина забрать их в плен, но только не отдавать на расстрел товарищам. Лакин сам их всех перевязал и отвел в Высокую, куда уже подоспели его товарищи. Медаль Святого Георгия ему за этот подвиг дали. Вот так-то!