Мы скрепляли наш договор поцелуями и новой серией любви.

И вот исцеление наступило. С лица Зюсмайра исчезло всегдашнее затравленное выражение униженного и оскорбленного «шута горохового». Передо мной был самодостаточный человек. И я, держа его в объятиях, возблагодарила Всемогущего за чудесное возрождение в нем жизни. За что мы, женщины, любим мужчин? Конечно же, за будущее. У Франца Ксавера Зюсмайра теперь было великолепное будущее!..

Правда, тогда я еще не вполне осознавала, что тот, с кем я делила постель, сам находился во власти темных сил, играющих человеческими жизнями, будто пешками на шахматной доске.

Две недели в душе Зюсмайра царил покой. Случалось, что в глазах его вспыхивала прежняя мука изгоя, и тогда страх искажал лицо. Но Франц — все-таки мужчина, и ему было несравненно легче, чем нам, женщинам. А вот со мной начало происходить нечто странное: неведомая доселе сила овладела моим телом и стремилась изгнать из него мою душу. То и дело, чтобы не тронуться умом, я повторяла:

— Помоги мне, Господи, помоги мне, Господи, помоги мне.

Дыхание мое прерывалось, голова кружилась. И наваждение ушло само собой.

Любовный договор связал нас настолько, как будто нас вплели в цепь таинственных событий, слепив из нас одно целое. Единый организм. Я воочию чувствовала, что его физические ощущения стали моими. Когда он пригублял вино, я чувствовала во рту вкус вина; когда курил — дым табака; у Франца Зюсмайра болела голова — и у меня была сильная мигрень.

Моя любовь к этому человеку крепко держала меня в тисках желаний, и тянула в омут преисподней. Тогда я уж точно знала: над Зюсмайром довлеет сила, враждебная окружающей его жизни. Время от времени она переполняла его, стремилась наружу. Зюсмайр, а вместе с ним и я, испытывала невыносимые физические страдания и отвращение к себе. Эта сила, или энергия, держащая его под особым колпаком, была особого рода. Насколько я тогда могла догадываться, по сути своей она направлялась «сильными мира сего», подпитывая все его устремления. Порой мне казалось, что это черная энергия Зла, перетекающая из Зазеркалья.

Этот заряд энергии из преисподней внушал «посвященному» человеку, что он сам по себе — лишь жалкая картофельная балаболка. Но если тот становится частью системы, например, политической или религиозной, — ему внушалась идея-фикс: он может управлять судьбами людей, стран и континентов.

Как я догадалась, сама по себе эта энергия не работает, и ее механизм запускается, благодаря подпитке живыми соками и кровью своих избранников — таких, как Зюсмайр, и всех, кто с ними близок.

Я пыталась спасти Франца и вырвать его из власти темных сил параллельного мира. Я даже молилась за него. И Зюсмайр был очень благодарен мне за то, что я его понимаю. Темные силы были не властны над ним, но лишь тогда, когда он был рядом со мной.

Хорошо еще, что он делился со мной той жуткой правдой, которую знал.

— Они занимаются селекцией людей, отбирая их по способностям — таланту в музыке, истории, литературе, естественных науках, — говорил он, — а потом питаются энергией этих вундеркиндов.

— А что им нужно? — наивно интересовалась я.

— Им нужны жертвы, — ответил Франц Ксавер. — Особенно те, что не поддаются управляемости извне. Они рассылают знаки, предупреждают строптивцев. И если жертва не реагирует и приближается к роковой черте, тут-то они берутся за него всерьез. Неудачи, горе вперемежку со страхом так и сыпятся на человека, терзая его со всех сторон. И, в конце концов, он либо покоряется, либо погибает.

Шло время, и такие моменты душевного просветления стали приходить все реже и реже. Зюсмайр любил меня все лихорадочней, а я? Я боролась с враждебными силами, а по сути, сама с собой, и это подтачивало мою душу и сердце. И настал день, когда я почувствовала, что больше не могу. Зюсмайр яростно отрицал, что он тому причиной. Он стал ревновать меня даже к собственному мужу Вольфгангу. Я же совсем ослабела: постоянное предчувствие близкой смерти Моцарта, и дрожь во всем теле иссушили меня так, что порой я не могла сделать и шагу.

Как-то раз Зюсмайр попросил меня о каком-то пустяке, я же ему отказала. Зюсмайр почувствовал, что он теряет власть надо мной.

Неожиданно Франц заявил, что покончит с собой; затем стал угрожать мне какой-то страшной расправой. Говорил, что есть силы, которые растопчут меня, «поставят на колени». Уничтожат так, что следа не останется.

Еще он грозился разоблачить меня перед светом Вены. Я лишь пожала плечами: большего ущерба, чем нанес моей репутации Моцарт, причинить было невозможно.

Мое сострадание к Зюсмайру победила гораздо более грубая и примитивная сила. Эта сила — инстинкт выживания. Я не желала, не могла отдавать свое тело мужчине, который так мало ценил его святость. Я ясно сказала Зюсмайру: с ним остается мое благословение, но не я. Его гнев невозможно описать.

Угрозы и запугивания длились неделями. На пороге я все время находила подметные письма с угрозами в мой адрес и загадочные знаковые «подарки». Все это время я жила в непреходящем страхе разоблачения. Но боялась я не Зюсмайра, я знала, что он слаб и бессилен и что таким его сделали сильные мира сего, которые наделили его особыми полномочиями.

Нет, что не говори, а я горевала по Зюсмайру, по его любви. Ибо, несмотря на его угрозы и мой ужас, я жалела его, как жалеют больное или убогое животное, в котором видят отражение собственных душевных мук.

Мало-помалу моя рана начала затягиваться. Призрак царства мертвых, где я бродила рука об руку с Зюсмайром, отпустил меня. Дрожь унялась, дыхание восстановилось, а тело и душа снова стали единым целым. Каждую ночь, прежде чем лечь в постель, я молилась за себя, за детей. Наконец, я стала спать спокойно».

Дорогой герр Дейм-Мюллер!

Я вам поведала всю правду о Констанции, ее отношениях с секретарем Францем Зюсмайром. Но это, конечно, далеко не вся правда, всей правды не знали ни Констанция, ни Зюсмайр.

«Сильные мира сего» пытались потушить у Моцарта божественный огонь, который он крепко держал в руках, чтобы с помощью музыки Моцарта управлять миром.

Поначалу они решили «отодвинуть» от него его идейного вдохновителя, по словам самого Франца Ксавера. Они хотели заставить служить великий талант Моцарта своим целям — наставлять людей на путь истинный. Князья мира сего прекрасно знали, как опасны для них те, кто, подобно Вольфгангу, отважно вступают в схватку с тем миропорядком и основами общества, которые заложены тысячи лет назад, невзирая на то, что в душах людей воцарится смятение и хаос. Они боялись Вольфганга, даже мертвого, потому-то и стремились уничтожить все: документы, письма, дневники, все мысли и мечты, которые он в поисках правды доверял бумаге. И даже отказали в христианском погребении — у Моцарта нет могилы; только бы вытравить его имя из людской памяти.

Этим «чистильщиком» стал после смерти Моцарта не кто иной, как аббат Максимилиан Штадлер и в какой-то степени Франц Зюсмайр. Под патронажем этих людей были сожжены тетради, порваны письма, уничтожена даже одежда маэстро. Подчиняясь чьей-то злой воле, эти «гвардейцы тьмы» наводили «порчу» на Моцарта. Последнее, по словам Констанции, причиняло Вольфгангу невыразимые муки, — но все же они, эти безжалостные «силы», шли на это.