Эта добродушная пикировка Томасу Балфуру была что бальзам на душу. За последние три недели Лодербек сделался совершенно невыносим, и Балфур давным-давно устал от его капризных перепадов настроения, что колебалось между раздражением, гневом и недовольством. Всякий раз, когда надежды его терпели крах, Лодербек начинал вести себя совершенно по-детски, и гибель «Доброго пути» произвела в нем крайне неприятную перемену. Теперь он из кожи вон лез, стараясь окружить себя толпой; ему постоянно требовалось общество и внимание, он не желал оставаться один даже на краткий срок и возмущался, если такая необходимость возникала. Как публичный деятель он нимало не изменился – с трибуны он вещал энергично и убедительно, но в личном общении характер его совершенно испортился. Он выходил из себя по малейшему поводу и обращался со своими двумя преданными ассистентами откровенно уничижительно, а те списывали эти приступы дурного настроения на тяготы политической кампании и до поры не протестовали. В то воскресенье им, так и быть, дали увольнительную – по причине нехватки винтовок и нежелания Лодербека делиться своей; вместо того им предстояло дожидаться босса в кумарской церкви, размышляя по велению Лодербека о своих грехах.

Алистер Лодербек был чрезвычайно суеверен, и теперь ему казалось, будто счастье отвернулось от него в ночь его прибытия в Хокитику, когда он неожиданно обнаружил труп отшельника Кросби Уэллса. Перебирая в уме пережитые с тех пор злоключения – в частности, гибель «Доброго пути», – он озлоблялся на весь Уэстленд, как если бы этот Богом забытый округ нарочно задался целью помешать его успеху и опрокинуть его замыслы. Крушение «Доброго пути», на его взгляд, лишний раз доказывало, что для него Уэстленд – прóклятое место. (Убеждение это не так уж и противоречило здравому смыслу, как можно подумать, поскольку предательская изменчивость Хокитикской отмели объяснялась главным образом тем, что река Хокитика несла с расположенных выше по течению участков ил и гравий: они незримо забивали устье реки, и зыбкие эти намывы подчинялись лишь приливам и отливам; в сущности, «Добрый путь» встретил свой конец на отвалах тысячи участков, и потому можно утверждать, будто к кораблекрушению приложили руку все до одного жители Хокитики.)

Несколько дней спустя после гибели «Доброго пути» Томас Балфур признался Лодербеку, что грузовой контейнер с документами и личными вещами Лодербека исчез с набережной Гибсона из-за ошибки с накладной, за каковую ошибку, по-видимому, никто ответственности не несет. Лодербек воспринял это известие удрученно, но без особого интереса. Теперь, когда «Доброго пути» не стало, у него уже не было причин шантажировать Фрэнсиса Карвера: он-то всего-навсего хотел отобрать назад свой любимый корабль: купчая на судно, спрятанная в его сундуке среди прочего добра, уже не послужила бы ему козырем.

В последнее время Лодербек пристрастился к игре в кости по вечерам: азартные игры были его слабостью, которой он время от времени давал волю – всякий раз, когда испытывал стыд или злился на невезение. Естественно, он потребовал, чтобы Джок и Огастес Смиты пали жертвой того же порока, не мог же он сидеть за столом в одиночестве. Они покорно согласились, хотя ставки неизменно делали с исключительной осторожностью и рано спешили откланяться. Лодербек ставил деньги на кон с мрачной решимостью человека, для которого выигрыш значит очень много, и фишками не разбрасывался, так же как и виски; пил он медленно, чтобы растянуть вечер до рассвета.

– Вы ж назад не собирались сегодня вечером, я надеюсь? – спрашивал он в этот самый момент Балфура с особым упором, намекающим на сожаление.

– Собирался, – возразил Балфур. – То есть собираюсь. Надеюсь быть в Хокитике к вечернему чаю.

– Задержитесь на денек, – уговаривал Лодербек. – Вечером заглянем в «Гернси» на партию в крэпс. Ехать назад одному смысла нет. Мне-то утром ленточку резать, но я вернусь в Хокитику к полудню. К полудню, никак не позже.

Но Балфур покачал головой:

– Не могу. У меня отгрузка спозаранку. Точнехонько в понедельник.

– Ну вам же не надо лично отгрузкой заниматься!

– Ох, так мне ж надо загодя бабки подбить, – усмехнулся Балфур. – Со среды я обеднел на двенадцать фунтов, а эти двенадцать фунтов ушли не куда-нибудь, а в ваш карман! По фунту на каждую грань кубика!

(Об истинной причине такой спешки Балфур умолчал: ему очень хотелось попасть на «напитки и размышления» в гостиной «Удачи путника» нынче же вечером. Он ни разу не сослался на Лидию Уэллс в разговорах с Лодербеком с тех пор, как политик исповедался ему в обеденном зале «Резиденции», рассудив, что разумнее будет, если тему эту Лодербек затронет сам, на своих условиях. Однако Лодербек тоже избегал любых упоминаний о вдове, хотя Балфуру казалось, будто в замалчивании этом ощущается нечто вымученное и даже надрывно-отчаянное, словно политик того и гляди сломается и выкрикнет ее имя.)

– Сразу школьные дни вспоминаются, – вздохнул Лодербек. – Нам доставалось по одному удару розгой за каждое очко на кубике – если попадешься с поличным. На одном кубике – двадцать одно очко. Этот любопытный факт я по гроб жизни запомнил.

– Если вы к тому, чтоб я тут задержался, пока не сброшу двадцать один фунт, то нетушки.

– Да ладно, оставайтесь, – не отступался Лодербек. – Всего-то на одну ночь. Право, останьтесь!

– Вы только гляньте, какой папоротник роскошный, – ушел от ответа Балфур, и действительно, посмотреть было на что: лист безупречной формы закручивался, как завиток скрипки. Балфур чуть тронул его дулом винтовки.

Недавняя смена настроения в Лодербеке нанесла серьезный ущерб его дружбе с Томасом Балфуром. Балфур был уверен: Лодербек так и не сказал ему всей правды о своих былых отношениях с Фрэнсисом Карвером и Кросби Уэллсом, и это замалчивание отбило у Балфура всякую охоту Лодербеку потворствовать. Когда Лодербек принимался ворчать и жаловаться на Уэстленд, и отмели, и мясное ассорти, и одноразовые воротнички, и подделки, и немецкую горчицу, и премьера, и костлявую рыбу, и показушничество, и плохо пошитые сапоги, и дождь, Балфур отвечал с заметно меньшим энтузиазмом и восхищением, нежели какой-нибудь месяц назад. Попросту говоря, Лодербек утратил свое преимущество, и оба это отлично понимали. Однако политику очень не хотелось признавать, что дружба их поостыла; он упрямо обращался к Балфуру в обычной своей манере, то есть порою надменно, всегда напыщенно и крайне редко – со смирением; Балфур же, которому и самому при желании надменности было не занимать, постоянно на него обижался.

Вскоре они уже вернулись к лошадям, заседлали их и неспешной рысью поскакали в Кумару. Но не проехали они и мили, как Лодербек снова взялся за свое.

– Мы, помнится, говорили о том, чтобы на обратном пути завернуть в Сивью, – промолвил он. – Поглядеть на фундамент будущей тюрьмы.

– Да, – кивнул Балфур. – Вы мне потом обязательно расскажите как и что.

– То есть, выходит, мне придется одному ехать.

– Одному – с Джоком и Огастесом! Один в компании из трех человек – скажете тоже!