Ну, ты готова?

Не готовым оказывается сам Габриель, в последнюю минуту вдруг сообразивший: просто пересказать чертов дневник недостаточно. В простом пересказе он что-нибудь да упустит, какая-то деталь обязательно ускользнет. Застрянет в Габриеле подобно тому, как кусочки пищи застревают между зубами: если вовремя их не удалить, они начнут разлагаться и издавать неприятный запах. Запаха хотелось бы избежать — ведь в оригинале, коим является дневник, он как раз отсутствует. Хотя речь в дневнике идет о смерти, о нескольких вариантах смерти,

о семи.

Даже теперь, когда до поздней теплой зимы (с ее беспросветным унынием и ожиданием чего-то фатально непоправимого) осталось несколько месяцев, Габриель помнит: запахи, идущие на смену смерти, в дневнике отсутствуют. Подробно описаны множество других запахов, тех, что присущи жизни в ее полноте и жизни на ее излете, но запаха разложения и тлена, который оставляет после себя смерть, нет и в помине. Или он искусно замаскирован, задрапирован; он напяливает на себя маски и одежды с чужого плеча, утверждает, что черное — белое, что это не американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а японцы выжгли напалмом беззащитный городишко Туин-Фолс, штат Айдахо, и вообще… всячески путает следы. С точки зрения качества текста старый шпионский прием запутывания следов безупречен.

Ну вот. Он впервые подумал о дневнике Птицелова не как о кошмаре, произошедшем в реальности, а как о некоем, почти литературном, тексте, прогресс налицо.

И станет еще более ощутимым, когда Габриель зачитает текст Васко, еще раз пробежится по смрадному болоту, перескакивая с кочки на кочку, — и постарается не задохнуться от испарений, постарается не утонуть.

— …Эту историю мне рассказала одна девушка, — вещает Габриель, удобно устроившийся в кресле, принесенном Алехандро. — Она была связана со следственными органами, подчинила борьбе со злом всю свою жизнь и, как могла, старалась очистить мир от скверны. Мне бы тоже хотелось, чтобы скверны в мире было как можно меньше, оттого я и взялся записать ее рассказ. Не буквально, нет. История послужила лишь отправной точкой. Я развил ее, как мог, дав волю воображению. Некоторые, возможно, скажут — воображение у тебя болезненное, приятель. Пусть так, но конечная цель оправдывает все. А цель у меня довольно простая, Васко: предупредить неокрепшие души, которые мечутся в поисках счастья. Показать им, как опасно доверять первому попавшемуся человеку и к каким ужасным последствиям это может привести…

Ну, ты готова?

Сонное молчание Васко можно рассматривать как согласие — и именно так его и трактует Габриель.

Отныне его жизнь становится довольно осмысленной, подчиненной жесткому распорядку: утра он проводит в обществе Васко, а вечера и ночи — в обществе дневника Птицелова. Табличка CERRADO на дверях «Фиделя и Че» не меняется на ABIERTO неделями, но это нe означает, что Габриеля внутри нет.

Он там.

Сидит себе в маленьком закутке перед компьютером и, слово за словом, перепечатывает дневник. Чтобы включить затем принтер и, спустя небольшое количество времени, получить несколько свежих страниц для утреннего чтения Васко.

Странно, но того детского, а затем подросткового, а затем юношеского ужаса перед словами в дневнике Габриель больше не испытывает. Вернее, испытывает, но ужас этот одномоментен, краткосрочен — примерно столько же времени понадобилось атомной бомбе, чтобы стереть с лица земли Хиросиму. Разрушения же, которые происходят в душе Габриеля, минимальны — и здесь все опять упирается в краткосрочность и одномоментность: Габриель так насобачился в скорописании на клавиатуре (задействованы все десять пальцев), что похожие на живые существа слова из дневника моментально становятся равнодушным набором букв на мерцающем экране: и захочешь испугаться, да не успеешь. Иногда Габриель развлекает себя тем, что изучает статистику:

Страниц —181

Слов — 111 253

Знаков (без пробелов) — 616 606

Знаков (с пробелами) — 730 531

Абзацев — 4949

Строк — 10 835

Где-то здесь, среди 181, среди 616 606, среди 10 835, спрятаны страдания семи невинных жертв Птицелова, их предсмертные мольбы, вопли и хрипы; из всего множества цифр, приведенных в статистике, лишь количество абзацев (4949) кратно семерке, но еще через пару страниц, а то и пару строк, положение кардинальным образом изменится.

И только количество жертв останется прежним.

При молчаливом попустительстве Васко он дошел уже до шестой, которая, как известно, была иностранкой. Так же, как и Васко, но и этот факт не производит на девушку никакого впечатления. Зато Габриель может передохнуть — зачитывая Васко строки, касающиеся иностранки, он точно знает, что увидит перед собой манекен с остановившимися глазами, никого другого.

Совсем другие эмоции ему пришлось испытать, когда речь шла о слепой девушке, о брюнетке с ярко-голубыми глазами и еще об одной— той, что была вылитой Роми Шнайдер. Стоило Габриелю поднять глаза на Васко, сидящую в кресле, как он видел перед собой и слепую, и брюнетку, и Роми. Поза Роми не слишком-то отличалась от позы Васко, но при этом она была в приталенном, отлично сшитом костюме вместо обычных для Микиной безмолвной сестры джинсов и футболки. И красивое лицо ее казалось исполненным скорби, непонимания и покорности судьбе. На лице слепой не отражалось ничего, кроме нетерпеливого ожидания Рождества, вместо которого наступил Судный день.

Не слишком жизнеутверждающее зрелище, особенно если известен финал.

Впервые заметив слепую вместо уже привычной Васко, Габриель струсил, пальцы его задрожали, а листки с текстом едва не вывалились из рук. На то, чтобы прийти в себя, ушло добрых пять минут. И все это время Габриель твердил себе: видение, самое обыкновенное видение, ты же знаешь, как оно возникает, недоумок! вспомни, что было, когда Снежная Мика посетила тебя первый раз. Ты едва не обделался, но страх оказался напрасным. И здесь он напрасен.

Напрасен, напрасен.

Конечно, напрасен.

Тем более что Габриель научился справляться с ним, как научился правильно интонировать и расставлять акценты в тексте. А может, такая склонность к чтецкому ремеслу передалась ему по наследству? Ведь его отец был чтецом, он проводил долгие часы за изложением самых разнообразных текстов торседорес, вот интересно, поднимал ли он голову во время чтения?

Свои тексты Габриель старается читать вполголоса, а иногда, когда в patio заглядывает Алехандро или появляются Рекуэрда с Ваном, и вовсе переходит на шепот. Или попросту прекращает сеанс погружения в практически нейтрализованные бездны Птицелова.

— Знакомишь куклу со своим творчеством? — насмехается Рекуэрда. — Хочешь добиться от нее рецензии? Ты, парень, совсем того… Она ведь даже языка не знает. Почитал бы нам. Уж мы-то оценим твой опус по достоинству.

— Как-нибудь потом, — вяло отбивается Габриель.