– Дворняга. Мидия.

– Устрица?

Шенненхаус опять кивнул:

– Он здоров. Я его на ночь привязал в Клубе.

– Что? – Джо попытался было вскочить, но Шенненхаус толкнул его назад вполне бесцеремонно:

– Лежи, Дурень. Эту клятую печку я выключил, вентиляторы откопал. Ничего не станется с твоей псиной.

Поэтому Джо лег, а Шенненхаус привалился к стенке Ангара и, задрав голову, уставился на свой самолет. Они курили сигару по очереди. Через некоторое время им настанет пора обсудить, каковы их шансы и как они планируют выживать, пока не явятся спасатели. Еды на базе хватит двум дюжинам мужчин на два года, топлива для генератора полным-полно. Клуб сойдет за пристойную спальню, и там не придется смотреть на замерзшие трупы. В сравнении с первыми героями континента, что голодали и умирали в палатках из оленьих шкур, гложа сырые куски замерзшей тюленятины, они тут в шоколаде. Даже если ВМФ не сможет прислать корабль или самолет до весны, им, чтобы выжить, хватит за глаза. Но отчего-то мысль о том, что смерть сквозь весь этот снег и лед дотянулась до их тоннелей и уютных комнат и за одну ночь – за час – убила всех товарищей и всех собак, кроме одной, лишала их выживание стопроцентных гарантий, невзирая на обильный провиант и инвентарь.

С первых дней оба иногда вечерами чуяли, торопливо шагая от радиовышки или из Ангара назад к люку, что вел к безопасности и теплу, как на окраинах базы ворочается нечто – нечто мучительно рождается из ветров, тьмы, вышек во мраке и выщербленных зубов льда. Волосы на загривке вставали дыбом, и ты поневоле бросался бегом, и ребра звенели паникой, и ты, как ребенок, что мчится наверх из подвала, ни секунды не сомневался, что за тобой гонится что-то очень злое. Антарктика была прекрасна – даже Джо, ненавидевший ее всеми фибрами души, ибо она была символом, олицетворением, пустым бессодержательным сердцем его бессилия в этой войне, улавливал трепет и величие Льда. Но пока ты здесь, она каждую секунду тщится тебя убить. Бдительность нельзя ослабить ни на миг – это они знали с самого начала. А теперь Джо и пилоту казалось, будто злонамеренность этого края, блистающая рябь снежной крупы, что сгущается во тьме, найдет способ до них добраться, как ни теплы их койки, как ни полны животы, сколько слоев шерсти, меха и шкур их от нее ни отгораживает. В эту минуту чудилось, что для любых планов выживание недосягаемо и непосильно.

– Я не люблю, когда тут собаки, – они мне самолет курочат, – сказал Шенненхаус, одобрительно хмурясь на подкосы левого крыла «кондора». – Сам знаешь.

Зима сводила их с ума. Зима сводила с ума всех, кто ее проживал, – вопрос лишь в том, до какой степени. Солнце исчезает, из тоннелей не выйти, всё, что любишь, все, кого любишь, – на расстоянии в десять тысяч миль. В лучшем случае человек страдал странными провалами в суждениях и восприятии, ловил себя на том, что стоит перед зеркалом и вот-вот начнет расчесываться механическим карандашом, обеими ногами влезает в майку, заваривает чайник концентрата апельсинового сока вместо чая. У большинства исцеление внезапно вспыхивало в сердцах при первом проблеске бледного подола солнечного света на горизонте в середине сентября. Но ходили истории – может, и апокрифические, но отнюдь не сомнительные – об участниках прошлых экспедиций, которые так глубоко погрузились в сугробы меланхолии, что потерялись там навсегда. И немногие из жен и родных тех, кто вернулся после зимы на Льду, готовы были утверждать, что полученное назад идентично тому, что было отослано туда.

У Джона Уэсли Шенненхауса зимнее безумие обернулось попросту некой модуляцией, обострением давнего его романа с «Кёртисс-Райт АТ-32». Гидроплану стукнуло десять лет, и до нынешнего его места расквартирования военно-морской флот пользовал его в хвост и в гриву. «Кондор» повидал бои и был подбит, когда в середине тридцатых охотился на пиратские пароходы на Янцзы. Он тысячу раз мотался с грузом в Гондурас, Мексику, на Кубу, Гавайи и обратно, и за многие годы по велению целесообразности, недостачи деталей и смекалки либо халатности механиков в гидроплане сменили столько всего – от мельчайших болтов и проволочных зажимов до одного из больших моторов «Райт-циклон» и целых фрагментов фюзеляжа и крыльев, – что той зимой Шенненхауса живо занимал метафизический вопрос, можно ли по справедливости считать «кондор» тем же самым аэропланом, что выкатился с завода Гленна Кёртисса в Сан-Диего в 1934 году.

Зима все тянулась, вопрос тяготил Шенненхауса – Джо-то уже давно воротило и от вопроса, и от Шенненхауса, и от его вонючих сигар, – и пилот решил, что единственный способ это прекратить – заменить в аэроплане все заменимые детали и тем самым лично гарантировать индивидуальность «кондора». Командование снабдило покойных механиков Келли и Блока целым тягачом запасных деталей и мастерской с инструментальным токарным станком, фрезерным станком, сверлильным станком, ацетилено-кислородным сварочным оборудованием, миниатюрной кузницей и восьмью разными мотопилами, от лобзика до ламельного фрезера. Шенненхаус выяснил, что, просто выпивая от шестидесяти пяти до восьмидесяти чашек кофе в день (поскольку все умерли, нормировать явно незачем), можно сократить себе ежедневный семичасовой сон минимум вдвое. Если он и спал, то прямо в «кондоре», завернувшись в несколько спальных мешков (в Ангаре было холодно). Шенненхаус перенес туда дюжину ящиков с консервами и завел привычку там же себе и стряпать, скорчившись над примусом, как в лагере на Льду.

Для начала он пересобрал моторы, выделывая новые запчасти, если оригинальные износились или их замена недотягивала до идеала или была позаимствована от какой-то чужой породы аэропланов. Затем взялся за корпус – фрезеровал новые подкосы и нервюры, заменял все винты и втулки. Джо наконец потерял счет его трудам, когда пилот приступил к долгоиграющей и тяжелой задаче пропитки: брезентовую обшивку аэроплана он восстанавливал тошнотворно приторной бурлящей смесью, которую варил на том же примусе, где стряпал себе ужин. Одному тут управиться нелегко, но от неохотного предложения Джо помочь пилот отказался, словно ему предложили меняться женами.

– Заведи себе свой аэроплан, – сказал Шенненхаус.

Борода у него стояла торчком – колючая, оранжево-блондинистая и семи дюймов длиной. Глаза порозовели и блестели от пропитки, весь он был густо покрыт рыжеватой шерстью северного оленя из спальника, и такой вони Джо никогда в жизни не обонял (хотя то ли еще будет) – Шенненхауса как будто окунули в несусветный коктейль из камамбера и протухшего бензина, вскипяченный в переполненной плевательнице. Свою рекомендацию пилот сопроводил броском разводного ключа, который пролетел в двух дюймах от головы Джо и пробил в стене глубокую дыру. Джо поспешно взобрался назад в люк и ушел наверх. Шенненхауса он после этого не видел почти три недели.

Джо вел бои с собственным безумием.

Радиосвязь на Военно-морской базе ОО-А2(Р) восстановилась спустя семнадцать часов после катастрофы в «Уолдорфе». Все это время Джо не спал, пытался пробиться каждые десять минут, в конце концов достучался до командного пункта в заливе Гуантанамо в 0700 по Гринвичу и проинформировал – шифром, с нестерпимой черепашьей скоростью, поскольку Гедмана не было и помочь было некому, – что 10 апреля весь наличный состав Кельвинатора, за вычетом Кавалера и Шенненхауса, а также все собаки, кроме одной, отравились угарным газом в результате выхода из строя вентиляции жилых помещений. Командование ответило лаконично, однако выдав некое потрясение и растерянность. Был отдан, а затем аннулирован ряд противоречивых и невыполнимых приказов. Соображало командование дольше Джо и Шенненхауса, но в итоге пришло к тому же выводу: до сентября (самое раннее) ничего сделать нельзя. Мертвые люди и собаки прекрасно сохранятся: о феномене гниения здесь слыхом не слыхивали. Китовая бухта замерзла намертво и непроходима, каковой и пребудет еще минимум три месяца. В любом случае пролив Дрейка – в чем Джо убедился, отслеживая кратковременные сеансы связи BdU, – кишел подлодками. Никакой прохожий китобоец не спасет их без помощи военного конвоя – китобойцы и эскорты противолодочной обороны в основном уже удалились зимовать, – и даже они появятся, лишь когда начнет таять и трескаться лед. Наконец, спустя пять дней после первой передачи Джо, командование отдало отчасти избыточный приказ сидеть, держаться и ждать весны. Джо между тем полагалось регулярно выходить на связь и по возможности осуществлять боевую задачу базы Кельвинатор (помимо базовой задачи обеспечивать американское присутствие на полюсе): отслеживать радиосигналы подлодок, транслировать радиоперехваты командованию (которое будет передавать их аналитикам в Вашингтон с их щелкающими «криптологическими бомбами») и, наконец, сообщать о любых движениях немцев по направлению к континенту.