Марьице он давно привык, и вот ему на голову свалился и второй «ангел» – поганского рода. Кажется, у старых колдунов такой «ангел», то есть дух-помощник, называется «куд». Но в тех делах, что вокруг него завязались, и такой пригодится.

– Марьица! – строго добавил он. – Не жужжи!

– Скажи ему, чтобы изошёл!

– Он нам друг. Как мы с Апостолом дело решим, его тоже окрестим, и будет он тебе в небесах товарищем.

– Какой он мне товарищ!

– Мелкая, а вредная, что твоя кикимора! – вставил Страхота.

– Сам кикимора!

– Марьица, ты ангел! – напомнил Воята. – Чего такая злая?

– Это я твой ангел, чего он лезет, рожа поганская! Пусть убирается к себе под колоду гнилую, где солнце не светит, роса не ложится, на сырые мхи, на сухие дере…

– Ты где таких слов набралась? – перебил её Воята. – Если ты ангел, так будь посмирнее. А Страхоту не тронь. Нам, может, за Тёмушку придётся с обертуном биться. Поможешь, Страхота?

– Уж тут-то я помогу… – многозначительно, с угрозой, которая самому ему доставляла явное удовольствие, протянул Страхота. – Двадцать лет дожидаюсь… А ты вот что сделай. Поезжай к нему, к Плескачу. Скажи, от Еленки выведал, что Апостол она снесла в нашу старую избу. В избе он был, знает, что там Апостол не сыскать. Будет тоже думать, умом раскидывать, кто мог его забрать оттуда и почему молчит. Станет в уме супротивников своих перебирать – может, Егорка, может, Куприян или ещё кто из старых волхвов. Проси батожок батин. Думаю, он его не отдаст. Может, пошлёт тебя за Апостолом в отцову избу. Так или иначе, а будет у нас время посмотреть, что он теперь надумает.

Поразмыслив, Воята счёл этот совет разумным. До полнолуния оставались три недели, и ещё неделей позже Ульяния великая на пару с Девятухой снова явятся к Богу просить за Великославль. Но сейчас была только Макрида, и Воята не мог предугадать, что ему принесут её товарки.

* * *

Возвратившись в Сумежье, Воята даже успел позвонить к вечерне – без него эту обязанность исполнял какой-то из внуков бабы Ираиды. Опять едва сдержал усмешку при виде отца Касьяна, у коего на лице маками цвели следы их недавней схватки в тёмной избе. Запевая вечерний псалом «Благослови, душе моя, Господа…» и глядя, как отец Касьян, в рясе и епитрахили, тем временем тайно читает светильничные молитвы, сам не мог поверить, что всего одну ночь назад они с батюшкой яростно охаживали друг друга кулаками, будто ухари на волховском мосту. А глядя на открытую в этот час завесу Царских врат, не мог не вспоминать, как увидел в этих вратах отца Касьяна – не в фелони, а в одной рубахе, с закрытыми глазами и вытянутыми вперёд ищущими руками…

Когда служба закончилась, Воята запер церковь, с поклоном вручил отцу Касьяну ключ и попросил разрешения уйти. Тот, испытующе на него поглядев, отпустил. Видно, как и Воята, решил выждать. Воята, как ни жаждал поскорее вновь увидеть Артемию в человеческом облике, понимал, что действовать надо осторожно; пусть-ка отец Касьян гадает, достиг ли чего бойкий парамонарь в деле отыскания Апостола.

На другое утро Воята, хоть отчасти выспавшись, поднялся на белой заре и отправился на росстань. Он уже привык, что кузница стоит там на рассвете и исчезает в другое время, и не задавал вопросов даже мысленно: и без того есть о чём голове болеть. Здороваясь, Кузьма бросил понимающий взгляд на его разбитое лицо, но ничего не сказал. В это утро они наконец приступили к сердцевине копья: взяли оставшуюся половину первоначальной большой заготовки и стали расковывать её в квадратный прут толщиной чуть более пальца. С одного края расплющили её в лопатку шириной с ладонь, свернули в трубку – и получилась втулка наконечника. Теперь Воята начал понимать, где тут его будущее оружие. Оставшуюся часть вытянули в сердцевину, а кручёный брусок, сделанный из двух других частей заготовки, растянули настолько, чтобы им можно было этот сердечник обернуть по всей длине.

– На «люди» похоже, – заметил Воята.

– Где? – Кузьма оглянулся на дверь. – Какие люди?

– Буква такая «люди». – Воята нарисовал букву пальцем в воздухе. – Такой же облик у неё.

– Так я, выходит, в грамоте горазд! – хмыкнул Кузьма. – Сколько уж этаких «людей» сотворил!

Подогнав все части друг к другу, их снова нагрели и сварили вместе. Теперь перед Воятой был настоящий наконечник копья, хоть и ещё не достаточной длины и не доведённый до ума.

Потом наконечник вытягивался в длину – до локтя, опять нагревался, остужался, шлифовался, опять накаливался до цвета жёлто-рыжего заката и закаливался в горшке с маслом. Опять шлифовался, после чего Кузьма «делал отпуск» – держал наконечник над открытым огнём, глядя, как по нему идут разные цвета и выжидая нужный, соломенно-жёлтый.

В конце третьего или четвёртого дня работы Воята получил готовое копейцо – заточенный наконечник копья, с пробитым в стенке втулки маленьким отверстием для гвоздя. Здоровенный и острый, будто небольшой меч. Кузьма объяснил, как снабдить его рукоятью: конец будущего древка обжечь, обстругать под втулку, насадить и пробить через дырочку гвоздём.

– Я как осенью свои гривны получу, рассчитаюсь с тобой. – Воята поклонился в благодарность. – Как Нежата Нездинич с обозом приедет, мне плату привезёт.

– Ты к Егорке теперь ступай, – посоветовал Кузьма, – он тебе древко хорошее подберёт.

Сочтя этот совет ценным, Воята, с завёрнутым в мешковину копейцом, направился прямо к Егорке. Да и как он мог бы явиться в Сумежье с такой ношей в руках? Там, у Егорки, своё оружие и придётся оставить, иначе отец Касьян вмиг о нём прознает. И уж догадается, на какого такого медведя его парамонарь собирается. А у Егорки хорошо – и к погосту близко, и надёжно, и скрытно.

Егорка охотно взялся подобрать древко и оставил наконечник у себя. А Воята побежал звонить в било – подступала служба первого часа…

Только в этот день отец Касьян велел Вояте после службы зайти к нему – не имея другого важного дела, как Воята, он уже извёлся от ожидания.

И вот Воята опять в той избе, куда с неделю назад прокрался во тьме кромешной. Впервые с тех пор он попал сюда и при свете дня обшарил быстрым взглядом все углы. Вон тот ларь, на какой он вслепую швырнул отца Касьяна, вон печь, о какую приложил супротивника головой. Никакого батожка на виду не было, что и понятно.

– Есть в людях молва некая… – сурово хмурясь, начал отец Касьян. – Сомнительно мне: не с бесами ли ты связался, отроче?