сам ездил по городам, собирал ополчения, проверял состояние регулярного войска, дотошно расспрашивал сарбазов, военачальников, старейшин. Посла за послом отправлял к фон Кауфману, предлагая прийти к согласию, к миру.

Но почтенный губернатор не считал Исхака законным правителем, не признавал его ханом. Он не обращал ни малейшего внимания на его предложения о мире и согласии и вел решительное наступление против "вора" и "узурпатора власти". Он не желал, чтобы новые хозяева орды сохранили государственную самостоятельность. Ежели бы возникла нужда сохранить это государство как таковое, губернатор вступил бы в переговоры с Кудаяром либо Насриддином. А здешний Пугачев не нужен императору всея Руси. Фон Кауфман предпочел вспомнить о законных правах низложенных ханов, о договорах с ними и решил уничтожить Исхака, правителя, избранного народом, при помощи военной силы. Во главе войска поставлен был молодой, только что получивший чин генерал-майора Михаил Дмитриевич Скобелев. Возле Балыкчи Скобелев вступил в сражение с Уали, разбил его десятитысячный отряд наголову и занял Балыкчи. Уали был умным и опытным военачальником, его поражение Исхак воспринял как тяжелейший удар.

Исхак вернулся в Маргелан. Собрал к себе особо доверенных лиц.

— Ну, мудрые головы, ну, герои, — так начал Исхак свою речь, — что же делать будем? С губернатором договориться не удалось. Сами видите, нам день ото дня приходится хуже…

Разве не он уверял их, что предложение Абдурахмана начать газават против русских — грубая ошибка? А теперь? Что теперь получилось из попыток замириться с русскими, найти с ними общий язык, не воевать с ними? К чему привела такая политика? Подломилась опора, на песке было построено здание надежды. Рушилось доверие приближенных к Исхаку.

Никто не сказал ни слова. Пристальным и медленным взглядом обвел Исхак всех и каждого, но и после этого никто не заговорил.

— Мы слышали о том, что русские щедры, что они справедливы, что они защищают бедняков, верно? А что мы видим? Они защищают — и до пределов возможного — права ненавистных нам Кудаяра и Насриддина. Что теперь делать? Говорите, советуйте…

Они сидели перед ним, его советник Муса, парваначи Омурбек-датха, удайчи[73] Сулейман, его товарищ и ровесник Абдылла-бек, Бекназар-батыр… Сидели мрачные и озабоченные, не зная, какой дать совет и чем помочь.

Бекназар подался вперед.

— Это правда, я сам слышал от родича, который приезжал из Сары-Узен-Чу. Русские хорошо относятся к простому народу. У нас тут сущая беда, Исхак. Губернатор, который сидит в Ташкенте, он ведь не русский, а? Говорят, он из другого народа.

— А чем мы провинились перед этим жестокосердным губернатором? Почему он идет против нас? Какое у него право? — разгорячился Абдылла-бек.

В ответ на эти пылкие слова умудренный опытом Омурбек-датха махнул рукой:

— Какое право, говоришь? Сила! Вот и все его право. Исстари так ведется — кто сильнее, у того и все права. Силой можно белое превратить в черное, а черное в белое. Остановит силу только сила.

Сидели еще долго, но никто не мог найти ответ на вопрос, который мучил всех — как быть дальше?

— Быть может, мы пошли по неверному пути, допустили ошибку? — негромко спросил Исхак и сам же ответил: — Нет, это не так. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы не сталкиваться с русскими, чтобы договориться с ними, мы неустанно искали возможности вступить с ними в переговоры и прийти к согласию. Разве это неправда?

— Правда! — откликнулся Абдылла-бек.

— Что же нам делать, если жестокий губернатор не идет ни на какие переговоры? Что нам еще осталось? Только сражаться до последней капли крови за свою землю, за свои права, за свою свободу. Идти за них в огонь и в воду. — Он снова пристально оглядел всех. — Если кто из вас видит иной, более правильный путь, пускай скажет.

— Нет у нас другого пути, Исхак! — нестройно, но дружно отвечали все. — Куда нам бежать? И о чем еще просить?

— Ну что ж! — поднял голову Исхак. — У кого из нас отец на троне родился и на троне умер? Не трон дорог нам, дорога родная земля. Родной народ. Сидя на боевых седлах, завоевали мы свою свободу, будем ее отстаивать так же, как завоевывали. Скажите об этом народу!..

Единодушная поддержка приближенных не обрадовала Исхака настолько, чтобы хоть отчасти развеялась овладевшая всем его существом тяжкая забота. Труден завтрашний день. Багровое солнце озарит его… Судьба все связала в один узел: праведником либо великим грешником предстанет он на том свете перед лицом всевышнего, светлую или темную память сохранят о нем на этом свете народ, история, станут люди считать его поборником насилия или свободы и справедливости… Узел этот развяжут либо пушки, либо острые мечи в грядущей кровавой битве.

Исхак принимал наедине человека, явившегося к нему будто бы с прошением. Человек этот вошел, тихо поздоровался и, опасливо оглянувшись, опустился перед Исхаком на колени. Исхак глядел на него с любопытством.

— Здесь никого нет, — сказал он, улыбнувшись. — Или ты мне самому не доверяешь? Ну, говори. Ты давно из Андижана? Как дела?

Пришелец, прежде чем заговорить, причмокнул губами.

— У нас в народе принято отвечать "все в порядке", даже когда смерть на пороге…

Исхак широко раскрыл глаза.

— Что, дела плохи? Говори прямо. Точно говори, все как есть…

— Будь прокляты беки, которым ты доверял без меры. Знаешь ты, что они говорят? "Он безродный бродяга, сын темного киргиза, он захватил власть в своих личных целях". Вот какие речи они ведут. И собирают вокруг себя подозрительных людей…

Исхак побледнел.

— Кажется, они исподтишка ведут переговоры с этим Искебул-пашой… [74]

В каждом городе были у Исхака доверенные тайные агенты. Кроме него самого о них не знал никто, и каждый из них был связан только с ним самим. Он выбирал их из самых преданных, умеющих хранить тайну людей. Недреманное око и чуткое ухо сторожили и Абдылла-бека и Бекназара-батыра.

— Погоди… Погоди… — прервал его Исхак. — Остальное уж мое дело, батыр, а ты, если конь у тебя добрый, садись на него, а если плохой — смени, и возвращайся-ка сегодня же в Андижан.

Соглядатай сидел и клевал носом. Исхак дрожащей рукой написал: "Поступать так, как скажет предъявитель этой бумаги" — и поставил свою печать.

— Вот. Если подлый Шамырза поведет себя как изменник, покажешь эту бумагу верным мне пансатам и сотникам, велишь им не медля схватить предателя и казнить его. Если не будет этого, зря не полоши никого, жди человека отсюда.

Соглядатай открыл глаза, зевнул во весь рот, спрятал ханский ярлык за пазуху