Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но мессир! — оруженосец вспыхнул и тотчас вновь побледнел. — Господь сотворил женщину из ребра Адама и вдохнул в неё душу. А нам-то всего лишь и надо суметь сделать женщину из мужчины. Это же куда легче! По крайней мере, если нет другого выхода, можно попробовать.
Глава восьмая
Гурия для рыцаря
Темница в угловой башне не была обычной мрачной тюрьмой: в ней были побелённые стены, два довольно больших окна, забранных густыми решётками, но пропускавшими достаточно света и воздуха. Даже на каменном полу этой просторной комнаты был постелен ковёр, правда, старый и вытертый, но всё ещё красивый. Поверх брошенного на ковёр одеяла была накидана груда подушек. В эту ночь жара немного спала, и прохлада вошла в темницу. Но она не охладила лихорадочных мыслей Эдгара.
Молодой рыцарь в который раз переживал свой разговор с султаном и не знал, что волнует его сейчас сильнее: то, что Саладин сказал о возможном заключении мира с крестоносцами и о возвращении им большей части Святой Земли, или загадка, связанная с именем царевны Абризы...
Пленника привели к султану этим утром. Привели в палатку, поставленную среди руин, на месте главной крепостной башни. Трудно сказать, отчего Саладин приказал перенести сюда свой шатёр. Возможно, хаотические груды битого камня и кирпичей, над которыми со свистом носились лишившиеся гнёзд стрижи и ласточки, чем-то напоминали султану нынешнее состояние его собственной души? После Арсурской битвы он уже не умел скрывать ни своего смятения, ни своей растерянности, хотя до поры ему ещё удавалось скрывать страх. И самое неприятное заключалось в том, что он не мог понять, кого боится сильнее: Ричарда Львиное Сердце, неумолимо гнавшего и гнавшего его от города к городу, или своих подданных, кажется, уже готовых предать и уничтожить былого кумира!.. Льстивой преданности и угодливым словам Салах-ад-Дин отлично знал цену — он сам стал повелителем правоверных, совершив предательство, и понимал, как легко с ним сейчас может случиться то же, что с наследниками Нур-ад-Дина.
Невероятная радость, охватившая султана, когда ему сообщили, что его всадники захватили в плен короля Ричарда, сменилась страшным разочарованием, едва ли не отчаянием. О том, что рыцарь, назвавший себя королём, никакой не король, стало известно почти сразу, едва пленника привезли в Яффу. Военачальники султана хором смеялись над легковерными воинами: даже те, кто никогда не видели лица английского короля, помнили, что ему никак не меньше тридцати лет, а пленённому храбрецу было на вид двадцать, если не меньше...
Первым побуждением Саладина, когда он увидал перед собой человека, разрушившего его последнюю надежду, было схватиться за саблю. И возможно, он так бы и сделал, прояви Эдгар хоть малейший страх при виде грозного султана. Но в лице и в глазах рыцаря не было не то что страха, но даже напряжения — он смотрел на повелителя правоверных едва ли не с улыбкой... И это, как ни странно, вызвало в душе Саладина не гнев, а примирение.
Он усадил пленного на подушки рядом с собой и заговорил с ним самым дружелюбным тоном. Постепенно, задавая вопросы и слушая, как отвечает на них юный рыцарь, Салах-ад-Дин убедился, что тот умён, и что храбрость его не напускная, а это ещё более расположило его к Эдгару. Причиной тому была вовсе не чувствительность султана — просто он подумал, что этого рыцаря можно, пожалуй, использовать для вероятных переговоров с королём Ричардом, и что непокорный Ричард, возможно, прислушается к словам того, кто спас ему жизнь.
Султан безо всякого лукавства признался юноше, что помышляет сейчас о мире с христианами и хочет, чтобы этот мир был выгоден и тем, и другим. До начала переговоров он хотел бы встретиться с королём, и лучше всего, если бы эта встреча была тайной: не нужно, чтобы его войско до поры до времени узнало о решении своего предводителя.
Эдгар сказал, что готов посредничать между королём Ричардом и Салах-ад-Дин ом, если только тот вскоре обменяет его на мусульманских пленных, и рыцарь получит свободу. Он тщательно подбирал слова, потому что по-арабски говорил ещё из рук вон плохо, однако уроки Рамиза-Гаджи не пропали даром: во всяком случае, француз понимал всё, что ему говорит повелитель правоверных, а отвечая, восполнял нехватку слов жестами.
— Я хочу, чтобы ты доверял мне, — говорил султан своему пленнику. — Мне не выгодна дальнейшая вражда с королём христиан. И я готов заключить с ним самый прочный союз. Мы можем даже, — тут Салах-ад-Дин чуть усмехнулся, хотя его глаза оставались серьёзны, — мы можем даже по обычаю, что существует у вас, христиан, породниться с королём. Если у него есть сестра либо племянница, я был бы рад взять её в жёны. Мне бы тоже хотелось предложить королю какую-нибудь знатную мусульманку, но ведь у вас нельзя взять второй жены, а одна жена у Ричарда уже есть.
И тут Эдгар почувствовал прилив отваги, едва ли не большей, чем на Арсурской равнине, в тот миг, когда он рискнул жизнью, назвав себя именем Ричарда Львиное Сердце:
— Великий султан! — воскликнул юноша. — А что если бы я захотел с тобой породниться? Я — простой рыцарь, но мой прадед — один из самых славных воинов Первого крестового похода, а его жена, моя прабабка — дочь эмира Мосула.
— Рад это слышать, — с некоторым удивлением проговорил Салах-ад-Дин. — А каким образом ты хотел бы установить со мною родство?
Юноша побледнел, но справился с собой и произнёс:
— В Акре, на рыцарском турнире, я увидел твою дочь Абризу. Ведь ты знаешь, что в дни плена ей оказала покровительство королева Элеонора? Так вот, я полюбил эту девушку и хотел бы назвать её своей женой. Только для этого она должна принять нашу веру. Но ведь её мать — христианка! И ты сам сказал,