На следующее утро — когда войско звезд, получив хороших пинков от генерала Света, сняло палатки в лагере Неба и оставило позиции — Йеннарьелло стал обходить город, с зоркостью рыси разглядывая каждую попадавшуюся навстречу женщину, думая, что, может быть, по какому-то случаю он найдет такую, чье лицо имело бы некоторое сходство с мрамором. И таким образом бродя по улицам наугад, оглядываясь, как вор, бегущий от полиции, он встретил оборванца, носившего на себе целую больницу пластырей и лавку ветхого тряпья, который обратился к нему: «Благородный человек, какая у тебя забота, что я вижу тебя таким обеспокоенным?» «Почему ты думаешь, что именно тебе я должен рассказывать про мои дела? — отвечал Йеннарьелло. — Хотя как раз для тебя это хорошая возможность заработать на хлеб — пересказать мои дела перед сыщиками!»

— Э, не торопись, прекрасный юноша, — сказал нищий. — Человеческое тело не продают по весу. Если бы Дарий не рассказал конюху о том, что его заботило, не стал бы владыкой над Персией[519]. Так что и для тебя не великая беда поделиться твоими заботами с бедным оборванцем, ибо нет на свете такой палочки, которая бы не сгодилась хотя бы на зубочистку.

Йеннарьелло, слыша, что бедняк говорит учтиво и разумно, рассказал ему о деле, что привело его в эти края, и о той, которую он ищет с таким старанием.

И нищий отвечал: «Так смотри же, сынок, как должно быть внимательным к каждому человеку. Ибо хоть я и навоз мира сего, но все-таки способен унавозить сад твоих надежд. Послушай же: я постучусь в двери одной прекрасной девицы, дочери волшебника, будто бы прося подаяния. Аты держи глаза хорошо раскрытыми, смотри на нее, наблюдай за ней, измеряй, оценивай — и, поистине, узнаешь в ней образ той, которую желает твой брат».

Сказав это, нищий постучался в двери одного стоявшего неподалеку дома, и из них выглянула Ливьелла, которая бросила ему ломоть хлеба. Только лишь Йеннарьелло ее увидел, она сразу же показалась ему домом, построенным точно по плану, нарисованному Миллуччо, и он, дав щедрую милостыню оборванцу, отпустил его. А сам, вернувшись в таверну, переоделся, приняв вид торговца галантереей, из таких, кто носит в паре коробов все красоты мира. Он долго ходил перед домом Ливьеллы, нахваливая свой товар и зазывая покупателей, пока она его не окликнула. Она оглядела красивые кисеи, накидки, ленты, вуали, кружева, бахрому, подвески, застежки, булавки, чашечки для румян и роскошные шляпки, которые он разносил, просмотрела и сто раз пересмотрела все товары и наконец попросила его показать ей что-нибудь еще такое же красивое. И он отвечал: «Госпожа моя, в этом коробе я ношу вещи обычные и дешевые. Но если бы вы почтили вашим посещением мой корабль, я показал бы вам нечто невероятное: у меня есть подлинные сокровища, есть прекрасные вещи, достойные великих господ».

Ливьелла, у которой не было недостатка в любопытстве, свойственном женской природе, сказала: «Ах, если бы мой батюшка не был в отлучке, мы бы с ним прогулялись до вашего корабля». «Тем лучше, что он не здесь, — отвечал Йеннарьелло. — Может, ему эта прогулка не была бы в удовольствие; а я покажу тебе украшения, от которых кружится голова. Какие ожерелья и серьги! что за пояса и корсеты! а какие нагруднички! а какие браслеты! а какие вышивки! Одним словом, я хочу, чтобы ты позабыла себя от восхищения».

Ливьелла, услышав о таких великолепных вещах, позвала одну из подруг составить ей компанию и отправилась к кораблю. И когда она взошла на него, пока Йеннарьелло очаровывал ее, показывая одну за другой прекраснейшие вещи, моряки проворно подняли якорь и развернули паруса. Когда девушка смогла оторвать глаза от товаров, корабль прошел уже полдюжины миль. Слишком поздно поняв, что ее захватили обманом, она изобразила Олимпию[520] наоборот: ибо как поэт оплакивал ту, покинутую любовником на берегу, так Ливьелла оплакивала себя, поневоле покинувшую родные берега.

Но Йеннарьелло, рассказав ей, кто он такой, куда ее везет и сколь великая судьба ее ожидает, а кроме того, описав красоты Миллуччо, его доблести и добродетели, наконец, ту любовь, с которой он ее встретит, так искусно ее уговорил, что она мало-помалу успокоилась и даже стала просить ветер, чтобы нес ее побыстрее и дал вскоре увидеть в красках ту картину, эскиз к которой набросал перед нею Йеннарьелло.

Плывя некоторое время с добрым попутным ветром, они вдруг услышали, как тревожно шепчутся волны под кормой корабля; и, хотя они говорили совсем тихо, капитан, понимавший их язык, закричал: «Все наверх! Сейчас начнется такая буря, что только Боже пронеси!» Тут же к его словам прибавилось свистящее свидетельство ветра, и вскоре все небо покрылось тучами, а море — рябью. И поскольку волны, любопытные до чужих дел, в обиде, что их не пригласили на свадьбу, без спросу лезли на палубу, — кто вычерпывал их, как ложкой, бадьей, кто выкачивал насосом, и каждый моряк — поскольку речь шла о жизни каждого — отвечал за порученное ему: тот держал руль, другой направлял парус, третий держал шкот, а Йеннарьелло забрался на марс[521], пытаясь в подзорную трубу различить место, где можно было бросить якорь.

И в то время как он мерил сотню миль расстояния двумя пядями трубы, прилетели голубь с голубкой, уселись на мачту, и самец заговорил: «Гур-гур-гур», и самка спросила: «Что такое, муженек, чем ты огорчен?» И голубь ответил: «Этот бедный принц купил сокола, который, как только окажется в руках его брата, выклюет тому глаза. А кто его не принесет к королю или кто предупредит короля об опасности, тот станет мраморной глыбой!» Сказав это, он снова заворчал: «Гур-гур-гур», и голубка спросила: «И опять ты озабочен! Да что там еще за новости?» И голубь сказал: «Да вот еще дело: этот принц купил коня, и как только брат его в первый раз на него сядет, сломит себе шею. А кто его не приведет к королю или кто его остережет, тот станет мраморной глыбой!» И опять: «Гур-гур-гур». «Ох, сколько этих гур-гур… — заохала голубка. — Да что ж там еще сулят?» И голубь отвечал: «Этот принц везет брату прекрасную жену. Но как только они в первый раз взойдут вместе на ложе, их съест страшный дракон. Но кто не отведет ее к королю или кто его предостережет, тот станет мраморной глыбой!»

И сразу после этих слов буря прекратилась, стихло раздражение моря и улеглась ярость ветра; но куда более сильная гроза разыгралась на сердце у Йеннарьелло от того, что он услышал. И не раз приходило ему на мысль побросать все, что он вез, в море, чтобы не принести с собою в дом причину гибели брата. Но, с другой стороны, думалось ему и о себе, ибо опасность грозила ему самому; и он, боясь обратиться в камень, если не доставит брату все эти вещи или его предостережет, решил, что надо сначала позаботиться об имени, чем о фамилии, ибо рубашка все-таки ближе к телу, чем кафтан.