А король, переодевшись, сошел туда же и, видя ее в отчаянии, посоветовал ей не скорбеть сверх меры, ибо все дела этого мира суть лишь мнения[533]; но пусть она еще раз попытается добыть что-то у хозяйки, поскольку роды уже вот-вот, а теперь как раз представляется удобный случай. «Твоя госпожа, — сказал он, — женит сына на одной иностранной даме и хочет послать ей кое-какие парчовые платья. И, зная, что та дама ростом точно с тебя, она собирается укоротить их, вымерив по тебе. Так что будет легко стянуть хороший отрезок парчи, который ты припрячешь, и мы его продадим, чтобы хватило протянуть какое-то время».

Чинциелла сделала, как ее научил муж, сунув за пазуху отрез парчи в пядь шириной; но пришедший в это время король, устроив целую бурю, велел обыскать ее. Найдя спрятанный отрез, ее выгнали со страшным позором, а он, моментально переодевшись в садовника, сошел к ней в конюшню, чтобы утешить. Итак, одной рукой муча, другой он ласкал ее, ради той любви, что имел к ней, не позволяя дойти до отчаяния.

Теперь бедная Чинциелла думала, что все происходящее с ней — наказание Неба за спесь и гордость; ибо ее, которая отбрасывала, как изношенные тряпки, стольких принцев и королей, теперь считали за жалкую оборванку! Ей, чье сердце было глухо к советам отца, теперь приходилось краснеть, слыша насмешки служанок! От гнева на себя, произведенного стыдом, у нее пришли родовые схватки.

Мать-королева, которой сообщили об этом, взяла роженицу к себе и, выказывая сочувствие к ее положению, уложила ее в постель, вышитую золотом и жемчугами, в комнате со стенами, обитыми золотой парчой; и Чинциелла была ошеломлена тем, как из конюшни могла попасть в королевскую спальню, с навозной кучи — на драгоценное ложе, куда ей вскоре принесли бульона и сладких пирожков, чтобы прибавить сил перед родами.

И, как угодно было Небу, без особенно тяжких трудов она произвела на свет двух прекрасных мальчиков — таких, что свет не видал красивее. Но лишь только она родила, в опочивальню вошел король и закричал: «Да где у вас башка? Или вам вместо нее ослиный потник приделать? Что, эта кровать — для грязной проходимки? Выкиньте ее отсюда вон да палками сзади наподдайте! И очистите комнату дымом розмарина, а то она оставит здесь какую-нибудь заразу!»

Королева-мать, услышав это, сказала: «Больше не надо, больше не надо, сынок! Хватит, хватит уже наказаний бедной девочке! Ты довел ее до черноты ночного горшка, обжигая со всех сторон. И если до сих пор не считаешь себя удовлетворенным за презрение, которое она оказала тебе при дворе ее отца, прими в уплату долга две принесенные ею дивные драгоценности».

С этими словами она велела показать ему детей — истинную красоту этого мира. И при виде чудесных карапузов сердце короля исполнилось нежностью. Обнимая Чинциеллу, он открыл ей о себе, сказав, что все, что он ей сделал, было от негодования за то, что она пренебрегала им, хотя он был ей равен; отныне же и навсегда он делает ее своей госпожой. С другой стороны ее обнимала королева, как свою невестку и дочь. В благодарность за наследников они одарили Чинциеллу столь прекрасными дарами своей любви, что миг ее утешения сладостью победил все былые горести, которые, однако, научили ее держать паруса не слишком высоко, но помнить, что

дочь гордости — погибель.

Итак, рассказы на сегодняшний день закончились, и князь, желая прогнать из сердца грусть, которую доставили ему страдания Чиициеллы, призвал Чикко Антуоно и Нардуччо исполнить разученную ими сцену. Выйдя из-за кустов сада в широкополых шляпах, в черных панталонах с наколенниками[534], в куртках в прорезную полоску с кружевами, они прочли следующую эклогу:

Нардуччо, Чикко Антуоно

НАРДУЧЧО

Эй, Чикко Антуоно! Дай-ка мне

взаймы одну патаку! Под залог!

ЧИККО АНТУОНО

Поверь, охотно дал бы, если б мог.

Спешу я сделать важную покупку.

НАРДУЧЧО

Не повезло мне. Что же за обновка?

ЧИККО АНТУОНО

Мне обещали по дешевке

продать прекрасный крюк.

Но коль просили б тысячу эскудо,

купил бы и тогда.

НАРДУЧЧО

Ты не был бережливым никогда.

Но что за блажь? Ведь может стоить крюк

от силы два карлина!

ЧИККО АНТУОНО

Знаю, друг.

Все верно, мой Нардуччо, только ты

не понял ничего. Или не слышал,

что выросли в цене крюки?

Ими вытягивали ведра из колодцев,

а нынче деньги.

НАРДУЧЧО

Не пойму тебя.

ЧИККО АНТУОНО

Ну и осел (я говорю любя).

Ты будто первый на земле живешь,

не зная, что здесь нету человека,

который б не носил с собой крюка.

И ходит он, и ловит с тем крюком,

и одевается, и кормится, и мягко

под бок себе соломку подстилает,

заборчик строит, хрюшек закрывает,

деньжишки копит, наполняет погреба,

спроста сказать: всем миром управляет,

на крюк подвешена уж вся его судьба.

НАРДУЧЧО

Тебя послушать — кругом голова

пойдет… На сколько спорим,

что ты меня затеял разыграть?

Луну в колодце хочешь показать?

И чтобы я, развесив уши,

поверил, что, помимо всех наук,

нашелся камень философский — крюк!

ЧИККО АНТУОНО

Да, подлинно, он — этот самый камень,

полученный при перегонке мастерства.

НАРДУЧЧО

Братишка, я из многих печек хлеб едал,

но за всю жизнь такого не слыхал.

Одно из двух: иль я — совсем балда,

или меня ты дуришь.

ЧИККО АНТУОНО

Ну, тогда

послушай, я тебе прочту урок.

Ты больно прост, хотя давно не молод.