Я вдруг почувствовала, что крепко сжимаю под рубашкой амулет и словно иду по минному полю, где взрываются слова, которые способны покалечить и даже убить.

— Нам не позволяли покидать наш лагерь, отправлять детей в школу. Наконец несколько молодых людей устроили демонстрацию протеста возле отделения. Одного солдата убили из его собственной винтовки. Власти только этого и ждали. Мы были не вооружены, обессилены, умирали от болезней и плохого питания. Но за смерть одного солдата на нас бросили мощь целой армии, объявили в стране чрезвычайное положение, прислали несколько батальонов, травили нас слезоточивым газом. Потом появились воздушные десантники. Лагеря были уничтожены, колодцы отравлены или засыпаны. Они пришли ночью, вооруженные длинными ножами и канистрами с бензином. — Голос его вдруг оборвался.

Я бросила на Феннека быстрый косой взгляд и увидела, что глаза его пылают гневом. Таиб стоял неподвижно, как статуя, и ждал продолжения.

— Мне и еще нескольким из наших удалось бежать. Меня и сейчас мучит совесть. Да, я не остался, но видел такое и раньше и знал, чем это кончится. Элага не стал уходить. У него там были жена и трое детей. У меня никого, и я бежал. «Бейтесь с ними, как шакалы» — вот что всегда говорил Каоцен, и я убеждал моих людей действовать именно так. Для нас гораздо лучше напасть и потом скрыться, чем драться лицом к лицу, как делает лев. Но не всем нравится такая тактика. Некоторые считают ее трусливой, а тут чистый прагматизм. Эти люди преклоняются перед теми, кто в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году верхом на верблюдах бросался против танков малийской армии. Все тогда полегли, ни одного не осталось в живых. Жест великолепный, настоящий подвиг, но бессмысленный и обреченный. Меня за такие речи не поблагодарили. Те, кто остался тогда в Чин-Табарадене, погибли или были тяжело ранены. У Элаги убили всю семью, он потерял глаз, чуть не расстался с жизнью. Многие были убиты во время первой вспышки насилия, но потом началось планомерное истребление. Поговаривали даже об окончательном решении туарегского вопроса. Да-да, они употребляли именно это выражение, вещали о необходимости произвести отбор, селекцию туарегов, вычеркнуть их из цивилизованного общества. Сотни туарегов были погружены в грузовики и вывезены в пустыню по направлению к оазису Бильма. Мы хорошо знали этот маршрут. В стародавние времена здесь проходил так называемый соляной путь. Большинство из тех, кого в военных грузовиках отправили по старому караванному маршруту в качестве пленных, пропали навсегда.

— Боже мой, — шепотом сказал Таиб. — А я ничего этого не знал.

Он провел рукой по лицу, и я увидела, как его мокрые пальцы блестят в лучах солнца.

— Мы потеряли почти две тысячи человек, но власти заявили, что число погибших не превышает шестидесяти. Те из нас, кто избежал этой участи, сформировали объединение. Мы подали формальный протест старым колониальным властям, но Франция отвернулась от нас. Французы слишком глубоко увязли в своих делишках с поставщиками нефти и урана и не хотели совать нос в разборки, даже когда ООН приняла нашу сторону. Подчиняясь дипломатическому давлению, правительство Нигера провело судебное разбирательство, но это был всего лишь обман, фарс. Когда главный палач в Чин-Табарадене давал показания, он хвастался, как своими руками задушил какого-то старика, а публика, сидевшая в зале суда, смеялась. Мы пытались использовать дипломатические каналы, но бесполезно. Нашей последней и окончательной надеждой стало прямое действие. Несколько лет я руководил повстанческой группировкой в горах, но наши рейды для противника были лишь комариными укусами. — Он глубоко, протяжно вздохнул и продолжил: — С тех пор бывали и перемирия, которые постоянно нарушались, и соглашения о прекращении огня, и попытки ассимиляции, но в сущности ничего не изменилось. Теперь я пытаюсь делать все, что в моих скудных силах, чтобы помочь моему народу и донести информацию о его положении до мировой общественности. — Феннек снова повернулся и долго смотрел мне в глаза. — Так вот, может быть, теперь вы, Изабель Треслов-Фосетт, хоть немного поймете, зачем я делаю все это, и проявите снисхождение к моим грубым методам.

Под впечатлением его рассказа, разрываемая собственными переживаниями, я не выдержала и расплакалась. По сравнению с мрачной историей туарегского народа мои несчастья казались мизерными, но в то же самое время почему-то огромными, всепоглощающими. В моей душе будто поднялась громадная волна сочувствия и понимания.

Мои слезы смутили Феннека. Он отвернулся и вдруг снова посмотрел на меня, но не в глаза, а куда-то в район груди. Я невольно протянула руку и поняла, что на моей рубашке расстегнулась пуговица.

Как только я попыталась застегнуть ее, чтобы не демонстрировать свои прелести, Феннек одной рукой схватил меня за плечо, другой вцепился в амулет и спросил:

— Откуда это у вас? — Глаза предводителя туарегов гневно сверкали, он повернулся к Таибу. — Вы сняли амулет с тела умершей женщины, которую похоронили?

— Конечно нет! — крикнул Таиб, явно шокированный таким предположением. — Он принадлежит Изабель. Расскажите ему, Иззи.

Феннек потянул на себя шнурок, чтобы вытащить амулет полностью, а я как раз в эту секунду сделала шаг назад. Кожаный шнурок, тот самый, который на Львиной Голове удержал вес моего тела и спас мне жизнь, оборвался, и амулет упал в пыль у наших ног. Несмотря на возраст, вождь туарегов оказался проворней меня. Словно атакующая змея, он бросился к нему, схватил, стал вертеть в руках и разглядывать со всех сторон. Потом, словно обладая сверхъестественным чутьем и поняв его устройство, Феннек щелкнул кнопкой, и потайное отделение открылось. Пергаментная трубочка выпала ему в руку.

— Как к вам это попало? Отвечайте! — хрипло потребовал он.

— От моего… отца, — запинаясь, ответила я. — Он завещал мне амулет. — Я рассказала про коробку на чердаке и про ее странное содержание. — Понимаете, отец был археологом. В моей сумочке лежат бумаги, которые были в этой коробке.

Феннек зыркнул на меня злыми глазами, но тут же отвернулся, будто амулет с таинственным содержимым притягивал его взгляд. После долгого раздумья он широко и быстро зашагал прочь.

— Идите за мной, — бросил через плечо Феннек, словно эта мысль пришла ему в голову не сразу.

Я засеменила за ним, без амулета ощущая себя странно раздетой, легкой, словно сейчас же могла взлететь на воздух, как семечко одуванчика.

В палатке, той самой, где я была день назад, чудесным образом восстановленной на новом месте, словно телепортированной оттуда сюда со всеми самыми точными и мельчайшими деталями, Феннек жестом пригласил нас присесть, а сам полез рыться в какой-то коробке. Вскоре на свет божий явилась моя сумочка.

— Покажите, — приказал он, бросив ее мне.

Феннек был словно в лихорадке, часто тер ладонью лицо. Его самообладание куда-то испарилось.

Я нашла сложенные пополам бумаги и протянула ему. Он раскрыл их. На пол упал зеленый бланк с неразборчивой надписью. Феннек подхватил его и внимательно осмотрел.