Вэйшахэйский, Шитоухэцзийский. Общая численность русских служащих горно-лесной полиции к началу 1940-х гг. составила не менее 1 тыс. человек. Личный состав полицейских отрядов получил новую форму, идентичную форме других полицейских подразделений Маньчжоу-го, была установлена номенклатура званий, имевших соответствия армейским чинам. Для всех полицейских была введена обязательная боевая подготовка, в том числе в рамках Военно-полицейского училища. На вооружение личного состава отрядов помимо винтовок и гранат поступили пулеметы (в том числе тяжелые), гранатометы и автоматы. Большинство отрядов для патрулирования охраняемых территорий имели лошадей [Там же, д. 31 517, л. 17–20; д. 36 016, л. 17–21, 26; д. 36 899, л. 8–15; д. 37 254, л. 21; д. 48 958, л. 10–28]. Многие отряды участвовали в столкновениях с китайскими хунхузами и партизанами, осуществляя разведку и зачистку подконтрольной им территории[620].

Из начальников и командиров русских отрядов особую известность приобрели ротмистр Гукаев (начальник Яблоньского, 1934–1935, 1937–1939, Шитоухэцзийского, 1937–1940, Ханьдаохэцзийского, 1940–1941, отрядов), подполковник Л. М. Матов (начальник Яблоньского, 1935–1936, и Вэйшахэйского, 1937–1938, отрядов)[621], полковник В. Н. Федоров (начальник Вэйшахэйского отряда, 1935–1937), полковник С. Н. Цилов (начальник Хайлинского отряда, 1934–1936), полковник В. А. Смелков (начальник Шаньшийского, 1935–1936, и Ханьдаохэцзийского, 1937–1938, отрядов)[622], штабс-капитан С. Г. Трофимов (начальник Вэйшахэйского, 1938–1944, и Эрдаохэцзийского, 1944–1945, отрядов)[623], юнкер Н. И. Розальон-Сошальский (начальник Эрдаохэцзийского отряда, 1936–1943)[624], юнкер С. Н. Кобеляцкий (начальник Мулинского отряда, 1940–1944)[625], и др. Значительная часть командиров отрядов являлись либо членами РФП (Гукаев, Федоров, Матов, Б. Д. Быстров[626]), либо бывшими легитимистами (Цилов).

Стремление фашистов вытеснить из руководства полицейскими отрядами бывших легитимистов и других оппонентов вело к росту напряженности и стало причиной попыток физического устранения отрядных начальников-фашистов. Известно, что в 1936 г. были совершены покушения на подполковника Матова и ротмистра Гукаева [Там же, д. 36 899, л. 9; ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 11 945, л. 52][627]. В 1937 г. во время разведывательного рейда был ранен есаул Быстров, начальник Ханьдаохэцзийского отряда. По одной из версий, в начальника стрелял один из его бойцов [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48 958, л. 32].

Активная политическая позиция русского сотрудника горно-лесной полиции, заключавшая в готовности в любой момент выступить для борьбы за освобождение своей Родины, была необходимым условием для получения работы в данной сфере. Это подчеркивалось в прессе и выступлениях эмигрантского руководства. Ярким примером этому может служить одна из статей, помещенных в журнале «Друг полиции» за 1939 г. В ней, в частности, указывалось: «Русский полицейский Маньчжу-Ди-Го не должен забывать, что помимо той роли, для которой он предназначен в Империи, помимо тех обязанностей, которые он здесь выполняет, у него есть еще обязанность перед своей Родиной — Россией. Японцы нам не враги и потому, если случится война между Ниппон и СССР, то она будет для русского народа войной освободительной…». А пока необходимо «очищать освобожденную территорию от оставшихся на ней скрытых, враждебных новому строю коммунистических элементов…» [Друг полиции, 1939, № 9, с. 14].

Таким образом, русские отряды горно-лесной полиции являлись достаточно эффективной боевой силой, подготовленной к действиям в условиях гористой местности восточной линии СМЖД с ее обширными лесами. В связи с их хорошим знанием местности и наличием подготовки охотников и следопытов японцы стремились использовать русских полицейских для разведывательных действий на советской территории. Известно, что для этих целей отбирались бойцы в отрядах Быстрова, Матова [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48 958, л. 139] и, вероятно, других начальников. Японский диктат в вопросах командования (при всех русских начальниках отрядов имели японские советники) и «нецелевого» использования русских полицейских нередко вели к разногласиям и конфликтам в руководстве полицейскими отрядами, стоившим отдельным русским командирам их постов[628].

Еще одной сферой (к сферам занятости ее можно было бы отнести с известной долей условности), важная роль в которой отводилась японскими властями бывшим русским офицерам, являлись разведывательные структуры, находившиеся преимущественно в ведении Японской военной миссии. Сотрудничество отдельных русских гражданских и военных лиц с японской разведкой началось еще в годы Гражданской войны и нередко продолжалось в 1920-е гг., когда многие эмигранты не имели постоянной работой и были вынуждены за определенную плату собирать интересующую японцев информацию. К тому же японская разведка никогда не забывала о тех, кто когда-либо был с нею связан. Из русских офицеров, сотрудничавших с японской разведкой в годы Гражданской войны, нам известны неоднократно упоминавшийся «генерал» Москалев, поручик А. Л. Липовицкий, поручик А. А. Яскорский[629], капитан Б. Е. Суражкевич[630], и др. В 1920-е — начале 30-х гг. в Харбине работал Институт Японо-Русского Общества, обучавший японцев русскому языку [HIA. Borzov Papers, box 18, f. 18.5]. Институт курировался ЯВМ и часть его русских сотрудников, бывших офицеров, также имели связи с японскими разведывательными кругами. В частности, сотрудниками института в 1920-е гг. являлись полковники А. А. Тихобразов, Я. Я. Смирнов, И. С. Ильин, ротмистр П. П. Квятковский.

В 1930-е гг. состав русских сотрудников ЯВМ существенно вырос. Из шести отделов харбинской военной миссии русские эмигранты наиболее массово были представлены во втором, который занимался сбором информации о вооруженных силах, экономике, внешней и внутренней политике СССР на основе изучения советской периодики[631] и прослушивания официальных радиопередач[632]. Костяк русского сектора 2-го отдела составили добровольно поступившие на службу в ЯВМ в середине 1930-х гг. русские офицеры. В дальнейшем состав русских сотрудников военной миссии пополнялся эмигрантами, которые были направлены на службу эмигрантским Бюро или получили настоятельную рекомендацию японских властей, отказаться от которой было невозможно.

Количество русских сотрудников харбинской ЯВМ в середине 1930-х гг. составляло три — четыре десятка человек. В 1936 г. во 2-м отделе миссии служили полковники Я. Я. Смирнов и Е. М. Дубинин[633], капитан Н. Р. Грассе, подполковник А. П. Зеленой и др. В 1939–1940 гг. число русских сотрудников отдела, особенно его военного подотдела, заметно увеличилось, составив 120–130 человек. Более 60 человек из этого состава являлись бывшими русскими офицерами, как кадровыми, так и производства времен Первой мировой войны. Возглавлял русский сектор военного подотдела 2-го отдела ЯВМ полковник Смирнов, с 1943 г. — подполковник Зеленой. Сотрудники военного подотдела были разбиты на четыре группы: группа дислокации воинских частей и соединений РККА (особенно большое внимание уделялось Забайкальскому и Приморскому военным округам); группа организации РККА (организация воинских частей и соединений различных родов войск, новые виды вооружений, политические настроения личного состава, снабжение и т. п.); группа «Центральный алфавит» (картотека личного состава РККА, комсостава отдельных частей, воинских частей и соединений, номера полевой почты частей и т. п.); группа Наркомата обороны (организация управления РККА и военно-учебные заведения). Руководство каждой группой осуществляли японский офицер и русский старший группы [ГААОСО. Р-1, оп. 2, д. 37 095, л. 32–35; д. 39 939, л. 24–56; д. 40 844, л. 7–20;