А Зина в последние минуты обрел неведомо откуда взявшиеся силы. Заговорил хоть отрывочно, но ясно:

― Брось, сестричка. Я приехал утром рано… из Питера. Тебя не было. Удивился. Пошел наверх. Ты лежала рядом с ним. Вся в крови… И с этим… ― Он, как мог, показал подбородком на тесак, который я задвинул под дальнюю лавку.

Я с ужасом, еще не до конца веря, перевел взгляд на Люсик. Она сидела с открытыми глазами, положив ладони на коленки, и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Зина продолжал, но приступ его активности явно закончился. Мысли стали путаться у него в голове. Он уже не говорил, а невнятно бормотал:

― Отнес вниз… отмыл… сжег твою… отпечатки… одежду… Ты сутки… памяти не было… все равно…

Последним словом, которое он произнес в жизни, было «люблю…».

Дыхание еще вырывалось из него минуты полторы-две, потом Зина успокоился. Малай, склонившись, закрыл ему единственный глаз, но Люсик даже не обратила на это внимания. Сидела, все так же мерно раскачиваясь, глядя перед собой. И вдруг замерла.

Это было как во сне. Когда кажется, что бежишь во весь опор, а на самом деле остаешься на месте. Нас будто бы стало двое. Два Северина. У одного все мелькало перед глазами, словно он кубарем катился по крутому склону. Второй, кивая на Зину, немыслимо деловитым тоном отдавал распоряжения Малаю:

― Сними с него куртку и парик. Не надо, чтобы Люсик связывали с Белой Дамой. Мы всего этого не слышали. Вы с Паничем пришли сюда в поисках Марты и наткнулись на Зиновия. Он на вас напал.

Вполне возможно, что Севериных было больше. Как минимум еще один отчужденно наблюдал за первыми двумя со стороны, что-то прикидывая, вспоминая, сопоставляя.

Первый, оглушенный, ободранный в кровь, падал на самое дно давящего со всех сторон ущелья. Там, в полутьме, не видно было ничего, кроме превратившейся в соляной столб Люсик.

Второй продолжал неспешно говорить с Малаем:

― Будет время, зайди ко мне, покажу тебе видео, как погибла Марта. Заодно заберешь свой «жучок». Я пользуюсь другой системой.

И сочувственно наблюдал, как пензенский сыщик сначала бледнеет, потом багровеет, потом согласно кивает.

Третий Северин безуспешно пытался неловкими руками соединить разбитое вдребезги.

Неодолимая тягостность, да? Человек изо дня в день вынужден терпеть то, чего терпеть не хочет и не может.

«Он поставлял девочек половине города, совсем молоденьких. Это было невыносимо…».

«Папаша, дрянь… целочек им… А то ты… не знала… сестричка…»

Концентрическое сужение сознания. Моноидея. Квазиличность. «Короткое замыкание». Амнезия. «Ангелина не знает, что убила учительницу».

Квазиличность, реализовав неодолимое желание, уходит. Прежняя иногда возвращается, иногда нет. Люсик повезло ― прежняя вернулась.

«Но если вокруг больного снова сложится непереносимая для него обстановка, если он опять попадет в стрессовую ситуацию…»

Квазиличность вернется.

Пусть на несколько мгновений: вспомнит все и снова в ужасе схлопнется. А там… Психическое и физическое истощение. Сумеречное сознание.

Разным Севериным нелегко будет собраться вместе.

Я встал и попытался взять Люсик на руки: надо было где-нибудь уложить ее поудобней. Но у меня ничего не получилось. Сначала я не смог отклеить ей руки от коленей. Потом обнаружил, что у нее не гнутся спина и шея. Малай бросился было помогать, но и вдвоем мы не смогли ничего поделать. Каменная статуя: все мышцы отвердели, жилы натянулись. Только глаза оставались открыты и смотрели в одну точку. Абсолютно пустые, без всякого выражения глаза.

― Кататонический ступор, ― сказал врач, когда «скорая» наконец приехала, обогнав полицию. Но добавил с сомнением: ― Хотя какой-то не совсем типичный.

Он вкатил ей полный шприц прямо в спину, под лопатку, и Люсик сразу обмякла, свалилась мне в руки, как куча тряпок. Я отнес ее до машины, сам уложил внутрь на носилки и сказал, что поеду с ней в больницу. Но тут наконец появились полицейские, и никто никуда уехать мне не дал.

В больницу я попал только к половине шестого утра.

― Это не наш пациент, ― не слишком любезно сказал дежурный терапевт с красными припухшими глазами, которого я разбудил своим появлением. ― Ее уже отправили в психиатрию.

Психиатрия.

Психиатрия, как и было сказано.

Ах, доктор Ядов, доктор Ядов! Как мне будет вас теперь не хватать!

Мой дед, проживший большую и сложную жизнь, любил повторять: оптимист не тот, кто считает, что все будет очень хорошо, а тот, кто надеется, что не все будет очень плохо. С наступлением следующего дня, я не ощущал себя оптимистом и в такой малой степени. Спал ли я, вернувшись домой под утро? Или в просоночном состоянии бредил какими-то мрачными картинами? Ни одна из них не оставила четких следов в памяти, кроме общего чувства тоски, подавленности и нежелания вставать.

Но вставать было надо. Хотя бы для того, чтобы узнать какие-нибудь новости о Люсик. Потом вспомнилось словно из далекого прошлого: а Дед Хабар? Получится ли быть рядом с Люсик и далеко от Деда Хабара? Я тихонько застонал: ничем, кроме бедной моей девочки, я заниматься не хотел. И мечтал сейчас об одном: чтобы все оставили меня в покое, чтобы привычная суетливая жизнь шла бы себе где-нибудь в стороне, лучше всего за глухой, звуконепроницаемой стенкой. Как в психиатрической клинике.

Но все, естественно, вышло наоборот: едва я, с трудом волоча ноги, переступил порог конторы, как эта чертова жизнь вернулась ко мне в полном своем многообразии, цвете, звуке и матерной ругани.

Посреди комнаты, широко раскинув руки жестом ловца во ржи, стоял Прокопчик и орал, что никого никуда не пустит, пока начальство не придет. На него напирали ставшие уже довольно утомительным атрибутом моей биографии Мнишин с Хариным. При виде меня у все троих на лицах проступило облегчение.

― Опять хотят обыск делать! ― пожаловался мне Прокопчик, тяжело дыша.

― Хотят ― пусть делают. ― Меланхолически пожав плечами, я уселся на свое место. ― Что будем искать на этот раз?

Мое безразличие на не знающих его подоплеки полицейских подействовало охлаждающе. Мнишин занял свое обычное место на краешке кресла для посетителей. Харин, помедлив для приличия, тоже пристроил свою задницу на стул.

Начал Мнишин:

― У тебя УК под рукой?

Ну, поехало, подумал я. Но кивнул и взял со стола кодекс, помахав им в воздухе. Мнишин сделал вид, что страшно обрадовался:

― Открой часть вторую, особенную. А там статьи: 294-я ― «Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования». И 364-я ― «Недонесение о преступлении». Ни на какие размышления не наводит?