Мы подошли к корпусу и зашли внутрь. Люсик лежала в отдельной палате. Она похудела, черты заострились, и веснушки на сером лице выглядели сейчас, как полузанесенные песком обломки ракушек на морском дне. Я присел на стул рядом и взял ее руку. Она была теплой, но висела как плеть. Ресницы еле заметно трепетали, словно силясь распахнуть глаза. Но тщетно: бабочка уснула в предчувствии долгих холодов.

― Очень нетипичный случай, ― сказала за моей спиной Родимцева. ― Сделали ей все возможные исследования. Никаких отклонений. Дышит ровно, все функции организма в норме. Иногда мне кажется, что она не то чтобы не реагирует на внешние раздражители, а просто живет своей внутренней жизнью: чему-то улыбается, хмурится, иногда плачет. Мы работаем с ней и рассчитываем, что скоро добьемся результата.

Я гладил безжизненную ладонь и думал о том, что природа, спрятав глубоко в подсознании жестокий запасной инстинкт, способный в исключительных обстоятельствах заменить разум, проявила и милосердие: придя когда-нибудь в себя, Люсик не будет помнить об убийстве. Еще я думал, что, несмотря на оптимизм докторов, вряд ли они добьются скорых результатов. Тетка Люсик Ангелина все еще находилась здесь же, в одном из соседних корпусов. Так что пройдет немало времени, прежде чем моя девочка начнет вставать самостоятельно.

Зато когда настанет срок, мне могут позволить в психотерапевтических целях взять ее на денек из больницы. Мы поедем с ней в ресторанчик под названием «Низами», предварительно заказав кибитку. А если к тому времени ресторана уже не будет, найдем другой, но обязательно с отдельными кабинками. Будем надеяться, посреди ужина к нам не ворвется какой-нибудь идиот с глупыми и нетактичными вопросами. И не спровоцирует у Люсик припадок. Вот тогда славный мы с ней проведем вечерок.