Митя с Леной вылезали из широкой чёрной полосы. В женщин с рождения вживлена забота о семейном гнезде, ответственность за него. Из-за этого в непростые минуты им трудней, чем мужчинам. Как правило, они не умеют пренебречь, пустить на самотёк или не обращать внимания. Мужчины могут, а женщины нет. Митина женщина не составляла исключения, и с болезнью супруга забот у неё, безусловно, прибавилось. А Митя после больницы более-менее пришёл в себя. Его глаз совсем перестал видеть, но зато страх зашаркался, затёрся – ведь больше ничего плохого не происходило. Митя перестал жалеть себя, забыл думать о нравственном совершенствовании. Жить стало веселее. Он уже не так внимательно следил за тем, чтобы не нагружать своё зрение работой.

А вместе с тем жена и муж, хотя и находились рядом, обитали в разных измерениях.

– У нас есть Кортасар? – спрашивал Митя из-под потолка, стоя на стремянке и роясь в книгах на верхних полках.

– Какой Кортасар? – отвечала Лена, разбирая сумки, принесённые из магазина. – Я купила коту фарш. Ты завтра давай ему, но не перекармливай и перемешивай с хлебом. Тебе на обед – борщ, не забудь положить сметану. Котлет я нажарила, а макароны сваришь сам. Снимай рубашку, я постираю.

Единственной настоящей Митиной обязанностью была уборка кошачьего тазика-туалета. Тазик приходилось выносить часто, что отвлекало от более важных дел, вроде поиска того же Кортасара. А с Леной ему не удавалось поговорить даже за обеденным столом. Когда Митя пытался поделиться с ней какой-нибудь неожиданно родившейся ценной мыслью, например, о том, что прилюдный разговор по мобильному телефону выглядит вульгарно, её голова всегда была занята хозяйственными заботами: то пришла пора красить дом на даче, то надо делать новую калитку. Вот и дача некстати влезла в Митино личное время. Теперь, имея между дежурствами три свободных дня, ему стало трудно отлынивать от загородных поездок.

– Ты согласен, что там чистый воздух? – допытывалась Ленка. – А чистый воздух тебе необходим. Особенно сейчас. Спроси врачей.

Воздух на даче был чист и великолепен. И природа там замечательная. Но, оказываясь в своём имении, Митя смотрел на отгороженный семейный кусочек земли, на корявые грядки, на яблоньки, кустики и наполнялся тоской. Ему здесь было неинтересно до мёртвой сухой скуки. Он ничего не умел выращивать, но он и не умел бездельничать. Поэтому, когда на даче требовалось забить гвоздь или покрасить сарай, он приезжал, забивал, красил и тут же с нетерпением ждал электричку домой.

– Ну не могу я долго находиться в условиях дачной перенаселённости, – отбивался Митя. – Я там не отдыхаю. Для меня по-настоящему отдохнуть – это отдохнуть от людей. И вообще дача существует не для отдыха, а для работы.

Вадик коротал жизнь, оставаясь безработным. Он не реже одного раза в месяц забегал к Мите домой, всегда с единственной целью, почесать язык. Его набеги крали значительно больше времени, чем телефонная болтовня. За стопочкой он делился мельчайшими деталями своего быта, планами на будущее, но чаще всего вспоминал разные случаи из прошлого. Редко, когда такие вечера получались интересными. Но всё же случалось.

В одну из таких встреч они с Митей вырулили на обсуждение нынешнего поколения, делающего в фирмах деньги. Мите эти новые были любопытны. В зданиях, которые он охранял, жизнь била горячим гейзером. Мимо вахтёров мелькали сотрудники разных организаций. Их мельтешение напоминало озабоченную круговерть пчёл на вынутых из улья сотах. Расход энергии огромен, но польза от этого неочевидна. Митя смотрел на снующих по холлу людей с той снисходительностью, с какой посетитель зоопарка наблюдает за кутерьмой на площадке молодняка. Он наблюдал, подмечал смешные или характерные чёрточки поведения, пытался по ним понять, что из себя представляет тот или иной человек и всё молодое, незнакомое племя целиком. Надо же чем-то занять время стояния столбом при парадных дверях. Внешне – сплошные «Вау» и «О`кей», как на любом вещевом рынке, а что этим прикрыто – неясно.

Вадик мало что знал о работе фирмачей, но много говорил об особенностях их жизни.

– Средний класс – это крупный таксон в государственном хозяйстве, наподобие класса млекопитающих в зоологии. Внутри его – своё деление: одни находятся повыше, другие пониже… Неважно, что они там у себя делают, но те, кто твёрдо стоит на ногах, надо думать, делают дело и работать умеют. Но я не хотел бы оказаться в их шкуре, – с глубокомысленным видом заявил он. – Послушаешь их разговоры и начинаешь понимать, сколько чудовищных проблем создают они сами себе. Они не знают человеческой жизни – они невольники своего положения. Достигнутый каждым из них уровень требует соблюдения множества условностей: марка машины; школа, в которой учатся дети; место, где проводишь отпуск; магазин, в котором отовариваешься – всё должно соответствовать этому уровню. В этих снобистских требованиях много смешного, но они держатся за эту ерунду всеми четырьмя лапками. Отказ от неё означает для них потерю статуса. Разваливается весь их привычный уклад.

Вырисовывалось явно неодобрительное отношение Вадика к среднему классу в целом. Он, несомненно, ставил себя значительно выше всех этих чудаков, живущих не так, как надо.

– Опыта у них мало, знаний – никаких. Вот и смотрят: а как там, за кордоном? Мелкий командир, как провинциальный режиссёр, работает с оглядкой на столичных мэтров. Копируют они лишь внешнее, без понятия, почему оно там появилось. У них даже удовольствия… как бы это назвать? Условные… или предписанные. Другими словами, удовольствие, как приятное ощущение, необязательно. Главное – это сам факт соблюдения некоей процедуры, которая входит в комплект того, что условно считается развлечением, что должно нравиться. Я знаю одного, обязанного проводить отпуск на Мальдивах или в другом таком же месте, хотя он мечтает взять байдарку и махнуть в Карелию. А нельзя. Не поймут. Не отвечает его уровню. Вот и играют они роль, как в театре. И вообще, радости в их жизни идут от денег, от покупок, а не от души. И всё это из-за того, что они обязаны соответствовать уровню, обязаны вписываться в не ими установленные рамки. Такая жизнь ненормальна. Работать они умеют, ничего не скажешь, но порядочность, честность, человеческие отношения – это всё побоку. В их среде каждый против всех.

В достаточной мере самоутвердившись, Вадик исчез. А Митя продолжал на работе приглядываться к среднему классу. Это было и интересно, и придавало хоть какой то смысл бесславному инвалидному существованию. Митя наблюдал. Обрывки разговоров, поведение – всё перед тобой. Далеко не каждый из этих людей лидер. Темперамент разный, много всякого индивидуального. Но было в них что-то такое, что он не мог принять. Скоро он понял: ему не нравилось, что они много говорят о деньгах, похваляются, как деньги им помогают решать разные проблемы. Их объединяла уверенность, что они сильны деньгами, что находятся под их защитой. А когда вдруг выяснялось, что деньги не срабатывают, они полностью терялись.

Вахтёра не замечают. Он, как мебель, стоит на одном и том же месте, к нему привыкают. И говорят, говорят, изливая вместе со словами крохи своей сущности. Слушать их было интересно, потому что они сделаны всё-таки из другого теста.