У меня не было уверенности в том, что в захваченных уже домах этой стороны улицы не осталось противника. А что, если рота все-таки решится на атаку, не хлестнут ли его пулеметы в спину? Ротный Бельдюгов тоже пришел к выводу о необходимости «ревизии» уже захваченных домов и приказал Евгению Кузнецову частью своих сил организовать такую проверку. И не зря: в нескольких домах на вторых этажах и на чердаках Кузнецовым были обнаружены и уничтожены притаившиеся там пулеметные огневые точки. Молодец, Кузнечик!

Успешный результат проверки своих «тылов» в какой-то степени вселил уверенность в том, что эта мера оказалась правильной и своевременной, даже крайне необходимой для дальнейших действий. Оставалось решить, как захватить строения на противоположной стороне улицы. Ко мне подполз взводный Алексей Афонин со штрафником, носившим какую-то боевую «птичью» фамилию, то ли Ястребков, то ли Коршунов. Только в 2014 году по документам ЦАМО РФ установил, что это был Соколов Федор Алексеевич. Они предложили невероятно смелую, но, как мне показалось вначале, невыполнимую идею: на участке, где улица представляет собой прямую линию, Соколов, собрав максимальное количество гранат в карманы и противогазовую сумку, попытается преодолеть улицу, изобразив перебежчика. Достигнув противоположной стороны улицы, прижимаясь к стенкам домов, чтобы его не смогли достать фрицы огнем из своих амбразур, он будет забрасывать по одной-две гранаты в них и таким образом подавит эти огневые точки. А чтобы немцы поверили, что он реальный перебежчик, выскочит из-за дома с поднятыми руками и белым «флагом», а мы все должны будем открыть огонь «по нему», но так, чтобы не попасть в «перебежчика».

Не мог я сразу согласиться с этим вариантом. Не потому что не доверял штрафнику, а потому, что ротой-то командовал не я, а лейтенант Афонин и штрафник Соколов были не моими подчиненными. Штрафник сам шел на смертельный риск, и понимали мы его правильно, бывший боевой офицер, он тоже не видел другого выхода.

Наверное, на войне нет человека, который не опасался бы пули или осколка от снаряда в бою. Но у бывшего офицера с устоявшимся командирским сознанием в данной ситуации вопросы личной безопасности отступили на задний план. Так бывает и у большинства настоящих фронтовых командиров.

Посоветовал Афонину доложить это предложение командиру роты. Бельдюгов одобрил этот план и дал подробнейшие по этому поводу указания остальным взводам, обязав их довести до каждого бойца смысл задуманного их товарищем и обеспечить правдоподобную имитацию огня по «перебежчику-предателю», не забывая держать под огнем и окна-амбразуры, и безопасность своего боевого товарища.

Собрали ему две противогазовые сумки ручных гранат, да он еще и карманы набил ими. Выбрав момент, он прополз немного вперед, вскочил, бросил на землю свой автомат и с поднятыми руками, в одной из которых была какая-то белая тряпица, заорал во всю мочь: «Нихт шиссен! Нихт шиссен!» (Не стрелять!). Петляя и падая, устремился он к домам на той стороне улицы, а рота открыла дружный огонь «по перебежчику». Как мы все волновались за нашего смельчака! Удастся ли эта на первый взгляд безумная затея, и не погибнет ли зря этот храбрый боец, не добежав до заветной цели?

Как же радостно стало на сердце, когда ему удалось наконец прижаться к стене дома. Буквально вдавливаясь в стену, «прилипая» к ней, он начал медленно подбираться к ближайшему окну. Бросив в него одну за другой две гранаты, примерно с двухсекундной задержкой каждую, чтобы фрицы не успели выбросить их из подвала и, дождавшись взрывов, перебежал к другому окну. И так, от амбразуры к амбразуре, с приготовленными гранатами уверенно двигался вперед. А позади него эти, только что изрыгавшие смерть огневые точки замолкали одна за другой.

Вскоре красная ракета подняла роту в атаку. Вначале поднялся взвод Афонина, а вслед за ним — остальные бойцы роты. Броском преодолев эту злополучную улицу, штрафники добивали оживающие огневые точки, окружали дома, не давая улизнуть тем, кто пытался скрыться в пристройках или сбежать к берегу Одера огородами, спускающимися к реке. Успех был полный!

Я потом спросил старшего лейтенанта Ивана Деменкова, как действовала на поле боя его новая санитарка. Он сказал, что вынесла с поля боя и сделала перевязки не менее двадцати бойцам. Молодец, Рита, не подкачала. Что-то вроде гордости за нее почувствовал, даже удовлетворение тем, что не придется краснеть за нее.

А взвод Алеши Афонина обнаружил слева группу фрицев, не замеченную раньше и, видимо, спешившую на помощь тем, кого уже здесь громила штрафная рота Бельдюгова. Оказалось, что эта группа вышла из деревушки совсем недалеко от окраины Альтдамма. Афонин быстро сориентировался и повел свой взвод, чтобы перерезать им путь. Сильным огнем заставили этих фашистов залечь, а затем и сдаться. Это были единственные пленные в этом бою.

Почти сразу же за ротой штрафников вначале на этом же участке, а затем и на других в наступление пошли и подразделения полка. К середине дня город был взят. Стрелковые подразделения закреплялись на берегу Одера, а нашу роту, выполнившую очередную задачу, отвели. Альтдамм взят! Это было 20 марта, памятная дата. Потери наши были все-таки значительными.

О величине потерь нашего батальона за весь путь от Вислы до Одера за всю Висло-Одерскую операцию красноречиво свидетельствует пункт 4 приказа по батальону, который я, как и многие другие документы, предоставленные мне из ЦАМО РФ, привожу дословно:

Как видите, рота вернулась из боев в составе всего 22 штрафников! А перед началом Висло-Одерской операции это была полнокровная рота, численностью более 100 человек. И сюда нужно приплюсовать мою «полуроту» в 50 бойцов, да еще хоть и небольшие, но отдельные группы пополнения в ходе наступления. Наверное, наберется не меньше 200 человек. Так что можно себе представить и напряженность, и жестокость боев как на подступах к Варшаве, так и в Штаргарде, в Альтдамме и вообще за этот период.

К вечеру подошел и штаб батальона. Комбат, которому, видимо, указали, что дольше отмеренного срока штрафника держать в штрафбате нельзя, приказал Бельдюгову оставить тех, кто уже по своим срокам и боевым делам подлежал освобождению, а остальных передать мне для формирования новой роты.

Снова какое-то преувеличенное внимание ко мне! Не знаю, прав ли был я в своих предположениях о том, что комбат почему-то слишком часто поручает мне боевые задачи. В то время батальон действовал поротно, а очередь моя почему-то оказывалась первой чаще, чем у других командиров рот. Может, то было следствием тайной обиды его за присвоение штрафниками мне, а не ему почетного имени Батя, а может, такой вид мести за непокорность на Нареве. Начштаба Киселев, а ему одному из замов удавалось быть с Батуриным подчеркнуто уважительным, сказал мне, будто он просто мне доверяет больше, чем другим. Едва ли, были ведь у нас ротные командиры опытнее меня.