Буквально через несколько дней после встречи Нового года мы стали спешно сводить свои разрозненные подразделения в единые взводы той роты, которой было приказано командовать капитану Ивану Бельдюгову.

Это был небольшого роста офицер, крепкий, я бы даже сказал, кряжистый, широколицый и большелобый, выделявшийся среди многих своим невозмутимым на первый взгляд спокойствием. Однако он был способен неожиданно прорваться неудержимой резкостью, если будет выведен из состояния равновесия. В его роте срочно формировали взводы офицеры с уже солидным штрафбатовским боевым опытом: капитан Василий Качала, воюющий в штрафбате с самого Сталинграда, старший лейтенант Александр Шамшин, а также недавно прибывший в батальон тоже старший лейтенант Алексей Афонин. Всем пришелся по душе этот скромный, улыбчивый, казавшийся тоже очень молодым офицер, но, как мы узнали потом, — почти на целых 4 года старше меня и Шамшина. Афонин был высоким, широкоплечим и, как оказалось, дьявольски выносливым человеком. И чем труднее ему бывало, тем больше пробуждалось в нем упорства и иронии, поднимавших дух его бойцов.

Когда я познакомился с Алексеем Афониным поближе, оказалось, что мы оба окончили одно и то же 2-е Владивостокское пехотное училище в Комсомольске-на-Амуре, лазали по одним сопкам, питались в одной курсантской столовой, охраняли в карауле одни и те же объекты. Правда, производство в лейтенанты у меня состоялось несколько раньше. Алеша тоже хорошо знал Дальний Восток, что нас как-то особенно сближало и даже роднило. После окончания училища — как и я, по первому разряду, то есть на «отлично» — он убыл в действующую армию на Центральный фронт. Тяжелое ранение в боях на Курской дуге привело его в госпиталь Новосибирска. Длительное лечение, затем курсы командиров рот, а в нашем штрафбате всего только должность командира взвода.

Я всегда не переставал удивляться, как это меня, тогда еще необстрелянного лейтенанта, взяли в штрафбат в 1943 году и даже назначили командиром взвода разведки штрафников. Понятно, что в офицерский штрафбат на командные должности полагалось направлять боевых, наиболее опытных офицеров. Наверное, был я хотя и не единственным, но исключением, что часто возвращало меня к мыслям о причинах этой исключительности, связывая их с моим отцом и братом матери, осужденными тогда по известной 58-й. А вот Афонин, старше меня и по возрасту, и по стажу армейской службы, имеющий боевой опыт и ранение, окончивший курсы командиров рот, назначен был командиром стрелкового взвода. Мой друг Петя Загуменников тоже пришел в штрафбат на должность командира взвода штрафников, хотя на фронте был командиром роты, ранен.

У нас совсем немного времени оставалось для боевого расчета и сколачивания подразделений (вот когда всем стали понятны минусы метода «дробного» их формирования). Уже 11 января рота в полном составе пешим порядком ушла на Магнушевский плацдарм, захваченный еще летом на западном берегу Вислы южнее Варшавы, и вошла в подчинение генерала Белова, в 61-ю армию. По уже хорошо поработавшему деревянному мосту ночью, выдавшейся достаточно темной, рота перешла на плацдарм.

Через много лет после войны, когда я встретился с бывшим переменником нашего штрафбата Басовым, выяснилось, что именно этот мост через Вислу строил он после восстановления инженером-мостостроителем в саперном батальоне фронта.

Весь лед на Висле был будто изрыт каким-то странным плугом от берега до берега. Это были следы бомбежек и артобстрелов. 14 января оттуда наша рота штрафников пошла в наступление вместе с частями 23-й стрелковой дивизии 61-й армии, включившись в Висло-Одерскую стратегическую наступательную операцию, начавшуюся двумя днями раньше.

Еще одна новая система, батуринская: заместителя Бельдюгову не назначили (как это был, например, Янин в роте Матвиенко), но мне было приказано идти с Бельдюговым резервным ротным вроде дублера. Я официально не входил в состав воюющей роты, а со своим ординарцем и двумя связными обязан был находиться поблизости, чтобы в случае необходимости возглавить роту. Но это было как неудобно, так и неестественно: ощущение твоей то ли ненужности, то ли некомпетентности. Уж лучше бы меня назначили с понижением его заместителем или даже взводным, чем так вот, в неопределенной бесправной роли быть рядом, но не вмешиваться в его дела, пока он не выведен из строя. На самом деле так не получалось. Кроме того, как-то неестественно, когда трем штрафникам, находящимся со мною, эти бои идут в зачет штрафного срока, а я вроде бы где-то витаю в безопасном эфемерном пространстве.

Вначале роте была поставлена задача захватить господствующую над прилегающей местностью высоту, с которой немцы подавляли огнем любые попытки продвижения наших подразделений. Мы оба с Бельдюговым пришли к единому решению: используя поросший кустарником ручей, уходивший в тыл к немцам и впадавший в недалеко протекавшую речку Пилица (запомнил название — схожее с моей фамилией), обойти эту злосчастную высоту и атаковать ее с тыла. Задачу эту Бельдюгов поручил взводному капитану Василию Качала. Тот успешно, незаметно для фрицев обошел высоту и внезапно нагрянул на них с тыла.

Это был рывок, рассчитанный разве что на одну внезапность, и от его стремительности зависел исход атаки: либо наши бойцы полягут все на этом голом, промерзшем косогоре, либо возьмут эту проклятую высоту. Бой был яростным. Воспользовавшись тем, что немцы перенесли огонь и все внимание туда, в свой тыл, Бельдюгов поднял роту в атаку с фронта. Высота была взята, и первым достиг ее подножия взвод под командованием Алеши Афонина при поддержке пулеметов Сережи Писеева. Нам удалось выйти к Пилице. Потери были, но не очень большие.

По моим книгам меня нашел внук одного штрафника, Андрей Антонович Изотов. Он прислал мне документы на бывшего майора-авиатора Терекова Николая Семеновича, из которых следует, что Тереков был тяжело ранен именно в этом бою 14 января и впоследствии умер от ран. Жаль, что сообщение Андрея Изотова я получил уже после того, как мой друг Алексей Афонин, последние годы которого проходили в Омске и с которым мы поддерживали не только эпистолярные контакты, в январе 2012 года уже покинул наш мир, и я не смог уточнить подробности, связанные с ранением бойца Терекова, по моим предположениям тот был в его взводе.

Многие годы спустя я узнал, что в августе 1914 года здесь, у реки Пилица, воевал молодой драгун 5-й кавалерийской дивизии Константин Ксаверьевич Рокоссовский.(Ксаверьевич — это его настоящее польское отчество, по-русски оно почти всегда звучало да и писалось Савельевич). Поэтому позже он изменил его на Константинович. За дерзкий подвиг во время разведки сил противника за рекой Пилица он был удостоен своей первой воинской награды — Георгиевского креста. Жаль, в 1944 году мы этого не знали.

После захвата высоты наступление началось по всему фронту полка, с которым взаимодействовала рота штрафников. Вскоре вся 23-я стрелковая дивизия, в тесном соприкосновении с полками которой теперь действовала наша рота, приняла направление наступления на север, в сторону Варшавы. К исходу 16 января мы овладели ж/д станцией Влохы, что на южной окраине какого-то пригорода Варшавы, столицы Польши. После этого роту вывели во второй эшелон, и войска с танками пошли дальше, на штурм Варшавы, которую освободили полностью 17 января. Обидно, конечно, было нам: до Варшавы дошли, но честь войти в нее с боями нам не светила. Считалось тогда неприличным, что ли, чтобы именно штрафники освободили хотя бы какую-то часть польской столицы. Так и в белорусские города Гомель и Рогачев мы не входили, и Брест обошли. А теперь вот и в столицу первой западной страны, в красивейший город Европы, так изувеченный немецкими завоевателями, нам не позволили войти как освободителям.