– Ежели балакать – ни-ни, то и жрать – ни-ни, – громогласно заявил Фармингдейл и оглянулся, ища других охотников поиздеваться. – Вот и поглядим, долго ли он будет в молчанку играть.

Когда Эдди снова попытался отдать боцману его порцию сгущенки, Фармингдейл вцепился ему в запястье.

– Больно ты добренький, третий. А он тебе никогда ничего не спускал.

– Нам нужно поддерживать силы каждого.

– Так он же не шевелится. Сильный он или слабый – какая разница? Да и вообще, какая разница, тут он или нет?

Фармингдейл почуял, что в таком отчаянном положении всем нужен козел отпущения, и предложил Эдди поучаствовать в этой провокации. Все моряки на борту “Элизабет Симэн” своими глазами видели, как боцман унижал Эдди. Теперь же боцман был сломлен, а его демонстративное равнодушие к разговору – лишь жалкое подобие его прежней гордыни. Эдди всегда хотелось взять верх над боцманом, но сразить его в такую минуту, да еще по указке Фармингдейла? Самая мысль об этом ему претила.

– Оставь его в покое, второй помощник, – сурово бросил он и протянул боцману молоко.

Фармингдейл глянул на Эдди, потом на боцмана и опять на Эдди.

– Вот оно как, все ясно, – криво ухмыляясь, буркнул он.

С той минуты Фармингдейл стал ходить за Эдди по пятам – если в тех стесненных обстоятельствах вообще уместно выражение “ходить за кем-то по пятам”. Куда бы Эдди ни двинулся, учтивый второй помощник со снежно-белой шевелюрой был неизменно рядом. Этакое недружественное преследование, постоянная слежка. Эдди чувствовал, что за ней кроется страх: Фармингдейл опасался, что Эдди взбунтуется и убедит остальных пойти против него. Раньше такой вариант Эдди даже в голову не приходил, но теперь стал почти навязчивой идеей.

Днем он отрезал без толку болтавшийся конец брючного ремня и отдал его Спарксу – до этого радист привязывал голый крючок к линю какой-то тряпицей. Спаркс немедленно наживил на крючок кусок кожи и на закате поймал небольшого тунца. Эдди помог ему провести трепещущую рыбу вдоль борта шлюпки, а Боугз вонзил ей в сердце охотничий нож. Эдди прыгнул за борт и помог обвязать линем рыбий хвост; сообща они втянули тунца на планшир и затем в шлюпку. Фармингдейл разрезал тушу на куски. Чтобы распределить их по-честному, решено было посадить кого-нибудь спиной к разделанной рыбе, и тот, чье имя он назовет, получит очередной кусок. Рыбы было столько, что каждый получил два больших куска, – вполне достаточно, чтобы утолить голод, а жидкость в рыбьей плоти еще и жажду утолила. После еды взаимное недоверие друг к другу вроде бы рассеялось. Они зажгли керосиновую лампу и до глубокой ночи обсуждали, чем будут заниматься после войны. Потом всех сморило, повисла сонная тишина; вдруг Эдди почувствовал, что кто-то тронул его плечо: рядом возник боцман. Указывая на лежащий перед ними рыбий скелет, он пробормотал так тихо, что никто, кроме Эдди, не расслышал:

– Хорошо.

Через секунду Эдди уже и сам усомнился, что слышал хоть слово.

Если не брать в расчет безжалостных шутников-зефиров, штиль длился еще три дня; голод и жажда терзали людей с удвоенной свирепостью. Моряки отрывали от одежды пуговицы и сосали их, чтобы вызвать слюноотделение. Эдди казалось, что во рту у него не язык, а кусок сапожной кожи. Он готов был отрезать его. На шестой день безветрия Хаммел и Аддисон глотнули морской воды с таким блаженством на лице, что Эдди рявкнул на остальных, чтоб они и думать не смели следовать их примеру. У обоих к вечеру начались галлюцинации, к утру следующего дня у Хаммела вздулся живот, и он умер. Тело сбросили в море, а Аддисон сообщил Эдди, что Хаммел завещал ему свою порцию еды и воды. У Хаммела на это просто не было сил, заметил Эдди, и Аддисон набросился на него с кулаками. Рядом, как всегда, стоял Фармингдейл, но он и пальцем не шевельнул, чтобы отогнать нападавшего; Аддисона оттащили канонеры. К вечеру он умер. Прежде чем перейти спать на плот (вместе с неотвязным Фармингдейлом, который ночь напролет будет храпеть рядом), Эдди сделал еще одну зарубку на банке, ставшей его бортовым журналом. На ней же он особым образом отмечал умерших.

Пошел седьмой день безветрия, а общим счетом десятый. Эдди лежал на плоту; солнце клонилось к закату, и он наслаждался краткой передышкой между адской жарой и адским холодом. Прохладный ветерок несколько мгновений овевал его щеку, но Эдди осознал это не сразу, а осознав, решил, что это лишь очередная мечта о ветерке. Изо дня в день люди теперь шевелились лишь для того, чтобы размять ноги: колени сводило судорогами; реакции у всех замедлились. Но тут задул настоящий ветер: шквал налетел так внезапно, что осоловевшие вахтенные его вовремя не заметили. Раздался общий ликующий крик. Пью с сотоварищами вытянули из воды плавучий якорь и занялись парусом: пришло время поднять его на шлюпке. Вокруг уже гуляла зыбь. Боугз прыгнул обратно в шлюпку и стал за руки перетаскивать в нее тех, кто сидел на плоту, чтобы потом от него отделаться. Роджер уже оттолкнулся от плота, но тут обломился носовой фалинь, соединявший плот со шлюпкой, и Роджер, ударившись лицом о планшир, плюхнулся в море. Боугз протянул ему весло, но Роджер, видимо, запаниковал и, бестолково молотя руками по воде, двинулся назад к плоту. Эдди спрыгнул в воду и втащил парня на плот. Лицо курсанта было мертвенно-бледным, на скуле зияла глубокая рана.

Тем временем ветер с немалой скоростью гнал плот прочь от шлюпки: осадки у плота практически не было. Боугз стал бросать Эдди конец, но он ни разу не долетел до цели. И тут хлынул ливень. Фармингдейл словно окаменел. Эдди приказал всем, кто был на плоту, попарно плыть к шлюпке, чтобы их успели в нее втащить. К его удивлению, боцман активно помогал вытаскивать пловцов из воды; после того как его самого спасли, он впервые вышел из ступора и стал действовать.

Фармингдейл плыть отказался. Эдди планировал спрыгнуть последним, вместе с Роджером; кадет лежал на плоту, глаза его были закрыты, из глубокой раны на лице текла кровь.

– Ладно, второй помощник, будете замыкающим, – сказал Эдди, когда остальные уже уплыли. И обратился к Роджеру:

– Ты не плыви, главное – не мешай плыть мне. Сумеешь?

Курсант кивнул. Плот был всего в пятнадцати футах от шлюпки, но с каждой секундой это расстояние увеличивалось. Эдди уже готов был спуститься в рябую от дождя воду, как вдруг Фармингдейл ухватил его за плечи и рывком втащил на середину плота. При этом он, словно помешанный, бессвязно о чем-то молил. Чтобы привести его в чувство, Эдди влепил ему пощечину.

– Что с тобой, второй? Ты же умеешь плавать! – гаркнул он.

Фармингдейл ударил его кулаком в челюсть; стоя на коленях, они дрались на скользкой от проливного дождя деревянной решетке. Плот мотало по волнам, точно детский надувной плотик. Всякий раз, ища глазами шлюпку, Эдди убеждался, что она отдалилась от них еще больше. Он кожей чувствовал напряженные взгляды сидевших в шлюпке людей: Спаркса, Уикоффа, боцмана. Эти взгляды, точно живые нити, тянули к себе с такой силой, что казалось, будто расстояние до них сокращается и в наступающей тьме брезжит свет.