поступило эклектично: оно взяло часть управления на себя и передало другую часть компаниям; то есть, вместо того, чтобы примирить противоположности, оно просто ввергло их в конфликт. И пресса, которая ни по поводу чего не имеет ни большего, ни меньшего рассудка, чем власть, пресса, разделенная на три фракции, взяла сторону — кто за министерскую сделку, кто исключительно за государство, кто исключительно за компании. Так что сегодня, не более, чем до того, ни публика, ни г-н Араго, несмотря на их поворот, не знают, чего хотят.

Какое же стадо в девятнадцатом веке эта французская нация — со своими тремя ветвями власти, со своей прессой, своими корпусами ученых, своей литературой, своим образованием! Сто тысяч человек в нашей стране с постоянно открытыми глазами на все, что касается национального прогресса и чести отечества. Теперь задайте этим сотням тысяч человек самый простой вопрос, касающийся общественного порядка, и вы можете быть уверены, что все столкнутся с той же глупостью.

Лучше, чтобы повышение в должности государственных служащих осуществлялось на основе заслуг или на основе стажа работы?

Конечно, нет никого, кто не хотел бы, чтобы этот двойной способ оценки был объединен в один. Каким (замечательным) было бы общество, в котором права талантов всегда соответствовали бы возрасту! Но, говорят, такое совершенство утопично, потому что оно противоречиво в своем утверждении. И вместо того, чтобы видеть, что именно это противоречие делает это возможным, принимаются спорить о соответствующей ценности двух противоположных систем, каждая из которых ведет к абсурду, также приводит к недопустимым злоупотреблениям.

Кто оценит заслуги? один скажет: правительство. Однако правительство признает заслуги только своих созданий. Так что невозможно приблизиться к выбору, нет аморальной системы, которая разрушит независимость и достоинство государственного служащего.

Но, говорит другой, выслуга лет очень уважаема, без сомнения. Жаль, что у нее есть недостаток: сдерживать все, что по сути своевольно и свободно, труд и мысль; создавать препятствия для власти, даже среди ее агентов, и придавать случайности, часто от бессилия, цену гения и отваги.

Наконец, идут на компромисс: правительству предоставляется возможность произвольно назначать на ряд должностей людей, якобы имеющих заслуги, и которые, как предполагается, не нуждаются в опыте; в то время как остальные, считающиеся, по-видимому, неспособными, продвигаются вперед по очереди. И пресса, эта старая дылда всех самонадеянных посредственностей, которая чаще всего видит лишь дармовые сочинения молодых людей, лишенных таланта настолько же, как и научных знаний, пресса, готовая снова начать свои рейды против власти, обвиняя ее, не без причины, здесь в фаворитизме, там — в косности.

Кто мог бы гордиться тем, что никогда ничего не делал по прихоти прессы! После декламаций и жестикуляции, направленных против необъятности бюджета, она — та самая, кто призывает увеличить содержание для армии государственных служащих, которым, честно говоря, действительно не на что жить. Иногда это образование, высшее и начальное, которое с помощью прессы делает свои жалобы услышанными; иногда это деревенское духовенство, настолько плохо оплачиваемое, что оно вынуждено поддерживать дополнительный заработок, плодотворный источник скандалов и злоупотреблений. Затем это вся административная нация, которая обделена жильем, одеждой, теплом и едой: это миллион человек со своими семьями, почти восьмая часть населения, чья бедность является позором для Франции, и для которых необходимо было бы в первую очередь увеличить бюджет на 500 миллионов. Можете ли взять из среднего дохода 920 франков на четверых 236 франков, более четверти, чтобы оплатить, с учетом других государственных расходов, заработок тех, кто ничего не производит? И если вы этого не можете, если вы не можете ни оплатить ваши расходы, ни сократить их, чего вы требуете? на что вы жалуетесь?

Бедный платит больше, чем богатый, потому что Провидение, для которого нищета является одиозной, как порок, устроило вещи таким образом, что нищий всегда должен подвергаться наибольшему давлению

Пусть люди узнают это однажды: все надежды на снижение и справедливость налога, которые поддерживают разглагольствования власти и обличения партийных активистов, — все это мистификации: ни налог не может сократиться, ни распределение не может быть справедливым при монопольном режиме. Напротив, чем больше ухудшается состояние гражданина, тем более тяжелой для него становится (налоговая) нагрузка: это фатально, неотразимо, несмотря на откровенное намерение законодателя и неоднократные усилия налогового инспектора. Тот, кто не может стать или оставаться богатым, кто вошел в пещеру несчастья, должен смириться с тем, чтобы платить пропорционально своей нищете: Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate (Оставь надежду всяк сюда входящий).

Налог, следовательно, страховка, отныне мы больше не будем разделять эти две идеи, является новым источником пауперизма: налог усугубляет подрывные последствия предыдущих антиномий, разделения труда, машин, конкуренции, монополии. Он нападает на работника в его свободе и в его сознании, в его теле и в его душе, паразитизмом, неприятностями, мошенничествами, которые он внедряет, и наказанием, которое следует за ними.

При Людовике XIV одна только контрабанда соли каждый год производила 3,700 случаев конфискаций домов, 2,000 арестов мужчин, 1,800 женщин, 6,600 детей, 1,100 конфискованных лошадей, 50 конфискованных экипажей, 300 приговоров к галерам. И это, замечает историк, было продуктом только единственного налога, налога на соль. Каково же было общее количество несчастных, заключенных в тюрьму, подвергнутых пыткам, экспроприациям из-за налогов?…

В Англии на четыре семьи приходится одна непродуктивная, и она живет в сытости. Какая будет польза для рабочего класса, думаете вы, если эту паразитарную проказу убрать! Без сомнения, теоретически вы правы; на практике подавление паразитизма было бы бедствием. Если четверть населения Англии непродуктивна, есть другая четверть этого же населения, которая работает на него: что будет делать эта часть работников, если они вдруг потеряют размещение своей продукции? Абсурдное предположение, говорите вы. Да, абсурдное предположение, но очень реальное предположение, которое вы должны признать именно потому, что оно абсурдно. Во Франции постоянная армия, состоящая из 500,000 человек, 40,000 священников, 20,000 врачей, 80,000 юристов, 26,000 таможенников, и, я не знаю, скольких сотен тысяч других ничего не производящих граждан всех видов представляют собой огромный рынок сбыта для нашего сельского хозяйства и наших фабрик. Если этот рынок сбыта внезапно закроется, промышленность остановится, торговле наступит конец, сельское хозяйство задохнется под своими продуктами.

Но как же можно представить себе, что нация окажется в затруднительном положении, если избавится от лишних ртов? — Спросите лучше, как машина, чье потребление было запланировано на уровне 300 килограммов угля в час, потеряет свою силу, если ей дадут всего 150. — Но, тем не менее, нельзя ли сделать продуктивными этих непродуктивных, поскольку нельзя от них избавиться?