– Я и сама способна постоять за себя. – Мириэл попятилась к очагу и схватила железную кочергу. – Один шаг, и эта штука вонзится прямо в твое толстое брюхо.

Роберт побагровел. Он смотрел на нее, и по блеску его глаз Мириэл поняла, что он прикидывает, сумеет ли он обезоружить ее так, чтобы самому не пострадать.

– Я не шучу. – Она подняла кочергу, и, хотя внутри у нее все дрожало, рука оставалась абсолютно твердой. Роберт был жесток, но грязную работу за него всегда выполняли другие.

У него задергалась щека.

– Чокнутая стерва. – Его голос полнился столь же сильным отвращением, какое испытывала к нему она. Развернувшись на каблуках, он шагнул к выходу и распахнул дверь. В прихожей ждали Игнатия с Аделой.

– Отведите жену в ее комнату, – холодно обратился он к монахиням. – И держите ее крепче. Боюсь, у нее начался приступ буйства.

Мириэл отшвырнула кочергу, на которую в ошеломлении смотрели женщины, и с гордо поднятой головой прошествовала за дверь.

– Реакция на буйное поведение мужа, – бросила она монахиням.

Игнатия крепко взяла Мириэл за руку. Уже успев помучиться с одной сумасшедшей, она явно не собиралась рисковать со второй. Мириэл и не думала сопротивляться. Она даже была рада, что ей есть на кого опереться, потому что после стычки с мужем у нее подкашивались ноги. Роберт смотрел ей вслед; она чувствовала его сверлящий взгляд на своей спине.

Завтра на болоте, догадалась Мириэл, он убьет ее.

Во время прилива Николас подвел к берегу свое судно с малой осадкой, приспособленное для плавания на мелководье. Вот так же на рассвете сто шестьдесят лет назад здесь высадились на галечный берег Певенси[23]нормандские воины. Николас спрыгнул в воду с носовой части парусника и в серых рассветных сумерках побрел к берегу. Солнца не было; над унылыми болотами стелились низко, вихрясь и клубясь, клочья серого тумана. Казалось, это танцуют привидения.

Матросы настроились на ожидание. Из переносных жаровен на палубе потянулись вверх языки огня, в воздухе запахло жареным мясом. Николас направился через пастбище к монастырю Святой Екатерины. На нем был стеганый комбинезон, защищавший его от холода и неожиданного нападения, в ножнах на бедре прятался длинный кинжал, короткий плащ не сковывал движений. Через плечо он нес веревку с железным крюком на конце.

Он пробирался сквозь заросли высоких камышей, шел по мокрой траве – настоящее тепло еще не наступило, и земля не успела просохнуть. Прямо перед ним с резким криком вспорхнула цапля. Николас даже разглядел ее грозный желтый клюв с белыми завитками, словно орнамент на свитке.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он выкарабкался на берег неподалеку отсюда, волоча за собой расписной деревянный сундук. Интересно, если бы он знал тогда, как этот трофей повлияет на его судьбу, стал бы он так отчаянно бороться за обладание им? Пожалуй, да. Иначе зачем он сейчас здесь?

Николас остановился, чтобы перевести дух, хотя задыхался он не от быстрой ходьбы. Одышка и дрожь в животе были вызваны мыслями о скорой встрече с Мириэл и о том, как освободить ее из монастыря. Над пастбищем разносилось, растворяясь в тумане, блеяние овец. Должно быть, он сейчас поблизости от того места, где она когда-то нашла его умирающим от холода и измождения. Ему вдруг пришло в голову, что жизнь идет кругами, как расходятся круги от камня, брошенного в воду. Камнем была гибель его отца, а сам он сейчас находится на крайнем кольце утихающей ряби – завершает цикл. Или цикл уже завершен, и он вот-вот бросит новый камень.

Николас тряхнул головой, прогоняя причудливые сравнения, и продолжил путь. Шагая по насыпи, он ясно видел здания монастыря, вздымающиеся над болотистой низиной. Их было гораздо больше, чем шесть лет назад, причем старые постройки обрели новый облик – их облицевали камнем и покрыли черепицей. Процветание, очевидно, обеспечивают шерсть и практичный ум настоятельницы, предположил Николас. На ближнем пастбище паслись вместе коровы и овцы. За стенами виднелись большие стога сена, а чуть дальше, возле кухни, загон для свиней. От монастырских ворот тянулся ряд домиков, похожих на богадельни, которые он встречал в городах. Должно быть, это жилища женщин, которые переселились в монастырь за деньги, подумал он. Или которых за деньги поместили сюда родственники. Как Мириэл. Интересно, в каком из этих домиков заточена она? Николас решил, что есть только один способ это выяснить: стучаться в каждую дверь.

Он спустился с насыпи и направился к стене со стороны жилищ постоялиц. Едва он забросил веревку и начал карабкаться по стене, с колокольни раздался резкий звон набатного колокола.

Хиллари опять искала своего кота. Монахини убеждали ее, что он погуляет и вернется, но она знала, что он ждет ее помощи. Она ловила на себе косые жалостливые взгляды женщин. Они думали, что она потеряла рассудок, однако Хиллари была уверена, что ум у нее светлый, как ясный день. Разве она не управляла монастырем на протяжении тридцати лет?

– Кис, кис, кис, – звала она.

Ответом ей был тяжелый вздох сестры Годифы. Краем глаза Хиллари заметила, что монахиня приближается к ней с чашкой ужасного зелья, которое насильно вливали ей в горло, чтобы она заснула.

– Кис, кис, кис, – вновь позвала она надтреснутым, полным отчаяния голосом и заплакала. И вдруг сквозь пелену слез увидела, что он смотрит на нее из пылающего очага; его глаза светились, как два красных уголька. Издав вопль радости, она кинулась к очагу и сунула обе руки в огонь, чтобы вытащить его. Пламя опалило ее кожу, сорочка и завязки чепца на ней загорелись. Будто баюкая ребенка либо животное, она отпрянула от очага и закричала от боли и восторга. Ее тело полыхало, словно белая свеча.

Прежде чем Годифа успела набросить на нее одеяло и сбить пламя, Хиллари упала на ворох грязного постельного белья, приготовленного для отправки в прачечную. Белье тоже загорелось, огонь перекинулся на деревянную стену. Хиллари не обращала на все это внимания. Боли она не чувствовала – пламя холодило, как бальзам. А на руках у нее сидел кот – теплый и тяжелый, как живая плоть.

Заслышав набатный звон, Николас приготовился к схватке, но к нему никто не бежал. Двери домиков для гостей открывались, но, поскольку фасадами они были обращены во двор, он оставался вне поля зрения постоялиц. С вершины стены Николас наблюдал, как они спешат – кто быстрым шагом, кто, ковыляя, в зависимости от состояния здоровья, – к главным зданиям монастыря. А потом он увидел дым и ощутил запах гари.

Он спустился по стене во двор и побежал к домикам постоялиц. В котором из них заточена Мириэл, он догадался сразу – по тяжелому деревянному засову на одной из дверей. При виде запора в нем всколыхнулся гнев. Он надеялся, что монастырь сгорит дотла. Николас снял с крюков дубовое бревно, отшвырнул его в сторону и плечом толкнул дверь.