– Куда же он делся? – спросил Алекс, который видел, что Пафнутий, хоть и серьезно ранен, но жизнь его, скорее всего, вне опасности. Разум Герба тоже, хоть и был основательно потрясен, но в основном оставался на своей орбите.

– Вон туда побежал, – показал Герб в сторону шкафа, – там и исчез.

– Значит, по-твоему выходит, что он сейчас в шкафу этом сидит?

– Качумай, братишка, – подал свой скромный голос Карнаух. – Там на заднюю стенку выведена дверь внутреннего лифта. И он сейчас едет в этом лифте вниз, на четвертый уровень.

– Точно, – опять на грани истерики забормотал Герб. – Я еще удивился: когда он в этот шкаф заскочил, как будто что-то загудело. Вот это он и поехал.

– Когда это произошло? – спросил Алекс.

– Да прямо перед вами. Минуты не прошло.

– Что такое внутренний лифт? – обратился Алекс к Карнауху.

– Если он им воспользовался, то другой уже нет. Неизвестное количество степеней защиты. Ни ломом, ни гранатометом. В крайнем случае можешь взорвать и разворотить. Но не использовать. Тут только знание. И я думаю, что в обмен на какие-то посулы, допустим, присвоить Марло такую же должность, как у тебя, Мартин все ему и передал.

– Что все?

– Прежде всего коды. Как, например, запуска и блокировки внутреннего лифта.

– И что же он теперь, неуловим и всемогущ?

– Я так не сказал.

– Тогда скажи.

– Сначала скажи ты: что ты хочешь?

– Взять американца. Это еще возможно?

Они подошли к шкафу, и Алекс убедился, что Карнаух знает, что говорит. Раскрыв переднюю дверцу, Алекс убедился, что у шкафа отсутствовала задняя стенка, а вместо нее тускло поблескивала металлическая дверь. Это, разумеется, и была непреодолимая для непосвященных дверь внутреннего лифта.

– Есть одна возможность, – нерешительно начал Карнаух.

– Говори.

– Не то, чтобы опасно, а…теоретически.

– Что значит?

– Говорят, что так можно. Но живых экземпляров, которые этим воспользовались бы, я лично как-то не встречал.

– Я – пока еще живой. А экземпляр или нет, увидим потом.

– Тогда поехали наверх. Под самый кумпол.

Они поднялись еще на десять этажей и вышли на «чердак», размером, может, чуть поменьше стадиона. Над ними, наподобие готического собора, возвышался шпиль высотного здания, о необходимости и эстетической оправданности строительства которого в сороковых годах шли жаркие баталии в московских архитектурных кругах. Наверх вела только пожарная лестница, и подняться предстояло на высоту нескольких десятков метров.

Они, не теряя времени, начали подъем, и метров через двадцать достигли промежуточной площадки.

– Ты как? – спросил Карнаух.

– Нормально. Значит, ты говоришь, что там я его найду?

– Можешь найти. Всего лишь можешь. Если повезет. Я же тебе сказал, под самым шпилем – оконечность резиновой колонны. Резинового прохода, гигантского шланга, можешь назвать это как угодно. Конец выведен под самый верх. Но он сплющен. Так что без посторонней помощи там нечего и делать. Мы с тобой вдвоем раздвинем резиновые губы, потом я буду их удерживать, а ты в это время проскользнешь внутрь.

– Это мне все примерно ясно. А вот что потом?

– Когда потом? Ты, паря, говори, да не заговаривайся.

– Как вернуться обратно? Я же изнутри, в одиночку, не двину снова этот раструб? А откуда ты знаешь, когда меня здесь поджидать?

– А я и не стану. Знающие люди говорили, что кто через губу на шпиле уходил, того уж обратно не встречали.

– Верная смерть, так, что ли?

– Почему же? Ты, может, в другом каком месте вынырнешь. А мне что же, всю остатнюю жизнь здесь сидеть, ожидаючи?

– Так. С этим покончили. Но я хоть найду его там?

– Должен. Через этот раструб ты попадешь сначала в некую кишку. Внутри там будет навроде вот этой самой пожарной лестницы. Но самое главное, что ни у него, ни у тебя пути, вроде бы, другого нет. Все вниз и вниз. И так до четвертого уровня.

Наконец они добрались до самой вершины. Там опять-таки была площадочка, но уже совсем крохотная. Напоминающая птичье гнездо не только размерами, но и тем, что оно явственно раскачивалось под порывами ветра снаружи, как будто было закинуто не под шпиль мощнейшего, железо-бетонно-каменного небоскреба, а на тоненькую, гибкую вершину стройного дерева.

– Ну, пора, – сказал Алекс, гася сигарету о металлическую полосу посередине резинового овала, через который ему предстояло проникнуть в мир, где еще можно было что-то переиграть.

– А кстати, что такое четвертый уровень? – спросил Алекс, как бы желая хотя бы ненамного продлить разумные разговоры с разумным человеком.

– Первый уровень – метро. Второй – правительственные трассы из-под Кремля, Лубянки, Старой площади за город. Противоатомные убежища на пару-тройку тысяч человек. Тритий уровень – технический. Там просто трубы. Коммуникации. Ну, небольшие комнатки, узкие лазы, считай, траншеи. Только, чтобы ремонтники еле-еле могли подобраться, ежели что где прохудилось. Ниже его – не должно, вроде бы, быть ничего. Но он есть. Есть и четвертый уровень. Ниже третьего.

– Значит, говоришь, я его там найду? А не разойдемся?

– Не должны. Там путь один: что у него, из внутреннего лифта, что у тебя, через эту дуру резиновую. И запомни: там сейчас, кроме него, и быть никого не может. Так что шорох услышишь или увидишь тень – бей и не промахивайся. Можешь и не окликать.

Вдвоем они растянули резиновое кольцо. и Алекс раздвинутыми локтями помогая Карнауху удерживать резину, протиснулся внутрь. Он сразу нащупал ногами ступеньки лестницы, после чего плавно сдвинул локти и опустил руки вниз, чтобы их не защемило наверху снова сошедшимся тугим кольцом.

Он был один. На высоте птичьего полета над Москвой. И одновременно внутри ствола какой-то непонятной, как будто ведущей прямо в ад, шахты.

Впрочем, почему непонятной? Это же просто запасной вариант прохода на четвертый уровень. На случай отказа, захвата или уничтожения внутреннего лифта.

Где-то далеко внизу мерцал какой-то огонек, и Алекс, методично перебирая руками и ногами, опускался навстречу ему.

Наконец, спустившись метров на пятьдесят, он достиг узкой площадки. И как только он полностью отцепился от лестницы, то есть плотно, обеими ногами встал на площадку, она мягко завибрировала и… не спеша, можно сказать, плавно, пошла вниз.

Алекс инстинктивно принял прямую стойку, включая даже «руки по швам», так как площадка опускалась в довольно узком бетонном стволе. Иначе говоря, в бетонном стакане.

Стенки стакана, которые проплывали мимо глаз Алекса, производили мрачное впечатление необработанностью внутренней поверхности, застывшими черными языками каких-то технических жидкостей, скорее всего, мазута и машинных масел.